Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения

Друг друга знали вы навряд ли… Ваши лица
Мелькали в полумгле на улицах столицы,
Где бьет людской прибой.
Куда-то вас влекли вздымавшиеся волны…
Но были вы одной и той же думой полны,
Дорогой шли одной.

Пылающий ваш мозг стремился к тайной цели…
Быть может, Тюильри разрушить вы хотели,
Быть может — Ватикан.
Свободомыслию вы возглашали: слава!
Ведь в пламенный наш век душа любая — лава,
Любой народ — вулкан.

Любили вы… И боль и грусть владели вами.
Порою вам сердца сжимала как клещами
Неясная тоска.
Под натиском страстей, их яростного шквала,
Душа, как океан, порою бушевала,
Бездонно глубока.

О, кто б вы ни были: отважны, безрассудны
И юны, иль, пока вы шли дорогой трудной,
Согнула вас судьба,
Несла ли вам она надежду, радость, горе, —
Вы знали вихрь любви, вы знали скорби море,
Покуда шла борьба.

Убиты в декабре, безмолвны, недвижимы,
Во рву лежите вы, ничем уж не томимы,
Прикрытые землей.
Уже растет трава над вами… Крепче спите
В могилах, мертвые! В гробах своих молчите!
Империя — покой.

Он в Елисейском был. Друзей с ним было трое.
Окно светило в ночь, снаружи — золотое.
Момента нужного, за стрелкою следя,
Он ждал, задумчивый. Он именем вождя
Мечтал бандита скрыть: Картуша — Бонапартом.
Удар предательский он наносил с азартом,
Но ждать умел, дрова в камине вороша.
И вот что он сказал, изменничья душа:
«Мой тайный замысел свершится непреложно;
Варфоломеева и нынче ночь возможна:
Париж при Карле спал и снова спать залег.
Законы все в один вы сложите мешок
И в Сену кинете: часы теперь безлунны».
О мразь! О байстрюки распутницы-фортуны,
Плод случки мерзостной коварства и судьбы!
Лишь из-за вас мой стих взлетает на дыбы
И сердце гневное в груди моей мятется,
Как дуб, что с бурею в лесу глубоком бьется!

Покинув дом Банкаль, пошли, таясь в тени,
Арно — шакал, Мопа — картежный вор, Морни;
При виде тройки той, зловещей и порочной,
Колокола церквей, вещая час полночный,
Бесплодно силились изобразить набат;
«Держи убийц!» — шел крик с июльских баррикад;
Проснувшись, призраки былых расправ кровавых
Персты направили на хищников лукавых;
И песнь Марсельская опять лила с высот
Свой боевой призыв: «К оружию, народ!»

Но спал Париж. И вот на набережных черных,
На черных площадях ряды солдат покорных
Возникли; янычар привел своих Рейбель,
Экю и водкой в них разжегши бранный хмель;
Дюлак своих привел, и Корт — за Эспинасом;
И с патронташами, пьянея с каждым часом,
Полк за полком идут с угрозою в глазах.
Шагают вдоль домов почти что на носках,
Бесшумно, медленно… Так в джунглях тигр крадется
И, когти выпустя, в добычу вдруг вопьется.
И ночь была глуха, и спал Париж — как тот
Орел, что в сеть ловца уснувший попадет.

Вожди, с сигарами в зубах, рассвета ждали.

О, воры, шулера, бандиты! В генерале
Убийца скрыт — в любом! На каторгу их всех!
В былые дни судья казнил за меньший грех:
Живьем сожгли Вуазен; Дерю был колесован.
Париж воззваньями презренными заплеван;
И, озаряя их и наглых трусов рать,
Восходит новый день.
И ночь спешит бежать,
Сообщница убийц, в своей туманной шали,
Засунув за корсаж те звезды, что блистали
Из мрака, — тысячи сияющих светил;
Так девка, продавать привыкшая свой пыл
Преступникам, бежит, одежду чуть накинув,
От «гостя» получив горсть золотых цехинов.

Твоя обедня, поп, из-под команды «пли»
Яд богохульный точит.
Смерть за твоей спиной, на корточках, в пыли,
Прикрывши рот, хохочет.

Трепещут ангелы, пречистая в раю
От слез изнемогает,
Когда о пушечный фитиль свечу свою
Епископ зажигает.

Ты тянешься в сенат, — и сан возвышен твой,
И жребий твой приятен, —
Пускай, но выжди срок: не смыты с мостовой
Следы зловещих пятен.

Восставшей черни — смерть, властителю — хвала
Под хриплый хохот оргий.
Архиепископ, грязь на твой алтарь вползла,
Заболтанная в морге.

Ты славишь господа, всевышнего царя.
Струятся фимиамы.
Но с росным ладаном мешается не зря
Тлен из могильной ямы.

Расстреливали всех — мужчин, детишек, жен.
Ночь не спала столица.
И у соборных врат орел свинцом сражен, —
Здесь коршун поселится.

Благословляй убийц, бандитов славословь.
Но, вопреки всем требам,
Внял мученикам бог! За жертвенную кровь
Ты трижды проклят небом.

Плывут изгнанники, — причалят там иль тут,
В Алжир или в Кайенну.
В Париже Бонапарт остался, но найдут
И в Африке гиену.

Рабочих оторвут от мирного труда,
Крестьян сгноят расправой.
Священник, не ленись и погляди туда,
Налево и направо!

Твой хор — Предательство, твой регент — Воровство.
Христопродавец хитрый,
Ты в ризы облачен, но срама своего
Не скроешь и под митрой.

Убийца молится, протиснулся вперед,
Патронов не жалеет.
Что в дароносице — сам черт не разберет,
Но не вино алеет.

Сказали: «Победим и станем властью массам.
По тактике — бойцы, священники — по рясам,
Мы уничтожим честь, прогресс, права, умы.
Из лома сложим форт, засев, захлопнем двери,
И, для спокойствия, с рычащих суеверий,
Как бы с угрюмых псов, намордник сдернем мы.

Да! Эшафот хорош; война необходима;
Невежеству — почет, и нищета терпима;
Трибун заносчивый пускай в аду горит;
Обрящет лишь болван архангельские крылья.
И наша власть, как власть обмана и насилья,
Отцу завяжет рот, ребенка одурит.

Слова, которыми стегать эпоху будем,
Как хлопья с кафедры глаза залепят людям,
И вмиг оледенят несмелые сердца,
И в них любой росток полезный заморозят;
Потом, как в землю снег, уйдут. И пусть елозят,
Пусть ищут: не найдут начала и конца!