Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

И корчи видел я, и слышал я стенанья.
В глубоком, никому не ведомом тумане
Народы скорбные томятся. Знаю я —
Немилосердны к ним священники, князья,
Министры, книжники, и палачи, и судьи.
О, участь волн милей, чем ваша участь, люди!
Томится океан, но столь не истомлен
Немым дыханием безмерных ветров он.
С небес, где человек хотел бы видеть бога,
Ужасных призраков склоняется там много,
И неизвестности стенания звучат.
«Плачь!» — говорит рассвет. «Умри!» — твердит закат.
Индусов божества из камня всех расцветок —
Как люди голые среди древесных веток,
И Вакх у эллинов хмельной и дикий бог,
И сфинксы нильские и пламенный Молох,
Ваал чудовищный, Юпитер — бог обмана,
И Доминик в крови под сводом Ватикана —
Все угрожают вам! Народы всей земли,
Вы прокляты! В раю — одни лишь короли.
Что им, избранникам, до всех житейских громов?
Глаза презреннейших придворных астрономов
На пышных лжесветил всегда возведены.
Довольны короли судьбой своей. Их сны,
Их пробуждения, их ложа, их забавы,
Кареты их, дворцы и троны их — кровавы.
От них — война. Купил священника тиран.
Талмуд не менее мне мерзок, чем коран,
В провинцию свою ты, цезарь-победитель,
Сегодня превратил небесную обитель.
Лойола гнет народ, но сильным мира льстит;
Факир жестокосерд, и бонзы гнусен вид.
Распятье — меч в руке у Юлия Второго.
Кайафа, в чьей душе кипенье ада злого,
Готов истолковать нам Моисея так,
Как это выгодно Тиберию. О, мрак,
Плач, крики, кровь и пот, мир изнемогший, темный,
Тьма неба, скрытого анафемой огромной.

Любовь и ненависть караются. Как быть?
За то, что родились, за то, что смели жить,
Вы, люди, прокляты! Вы платитесь за это.
Средь грозной ночи сам я не найду ответа.

К чему бросать свой лот в безмерность? Надо мной
Лазурный небосвод стал бездною ночной.
Все, что пришло, уйдет. Лишь скорбь не исчезает.

О, где ж — я спрашивал — надежда обитает?
Порой казалось мне: народы-бедняки
Благословляющей все ж видят тень руки,
И что-то все же есть спасительное где-то…
И вот над страждущим увидел луч я света,
И поглядел я ввысь и понял: луч тот нес
Скиталец благостный, таинственный, — Христос!

Чист взор младенческий, смеется ротик алый.
С незримым ангелом дружит ребенок малый.
О, тайна: он ни в чем еще не виноват!
Все, что избранники здесь на земле творят,
Не стоит и одной возвышенной улыбки
Младенца этого. Дивится он из зыбки
На все и любит всех. Ни пятнышка на нем,
И этой ясностью затмил он все кругом.
Он чистой свежестью нам жажду утоляет,
И рубит все узлы, и жар наш утишает.
Глаза прекрасные лазурностью полны.
Из эмпирея к нам, из дивной глубины
Является дитя. Когда б заговорило,
Могло б по именам назвать нам все светила.
И, глядя на дитя, мы на себя глядим,
Задумчиво себя мы сравниваем с ним,
И всех умнее тот, кто, вспомнив прегрешенья,
Перед невинностью склонившись на колени,
Захочет всей душой, всем сердцем одного —
Чтоб это нежное дышало существо.
Ему все сущее внимает. Шлет укоры
Оно порой тому, что тешит наши взоры,
И даже небесам, коль тьма в них все же есть,
И даже святости, поддавшейся на лесть.
Ребенок чист. Пред ним не вправе быть мы злыми.
Лепечет нежно он. Но криками своими
Мы песнь его глушим. Во мглу мирских смерчей
Вмешал он свой зефир. Хватило бы лучей
Его сиянию, чтоб укротить сердца нам,
Но мы кичливы, злы, и нет конца обманам;
Мы не стесняемся невинности святой.
И все же на земле не кончен век златой —
Прекрасная пора, век Реи и Сатурна:
Есть детство все-таки, хоть и грохочут бурно
В своем неистовстве железные века,
И беспощаден меч, и цепь еще крепка.

Вы — радость, между нас блуждающая, дети.
Растите счастливо, резвясь на этом свете!
Венчает слабость вас трепещущим венцом.
Для вас — весна! Без вас и день бы не был днем.
Так пойте! Но судьбе порой как будто жалко,
Что угрожает вам земная эта свалка,
И вот, чтоб избежать лишений и обид,
С благоуханием цветов душа летит
Обратно в небеса, в лазурный свод бездонный.
Когда безвременно умрет новорожденный,
Природа в трауре — скорбит она по дням,
Которые прожить предназначалось вам.
И зори ясные тогда роняют слезы:
Вас к братьям-ангелам вернули сестры-розы.
Не только в саване крыло заключено,
Но и в пеленках есть младенческих оно!
И это в сущности совсем одно и то же.
О нежные друзья, взлетите ввысь, но все же
Останьтесь! И тюрьма, ниспосланная нам,
По вашей милости да превратится в храм!
Подайте нам пример: молитесь и любите,
Невинно веруйте, без ярости живите…
Душа несчастная, что сделала ты с той —
О милостивый бог! — великой чистотой,
В которую была облачена от века?

Не понимаю…

Знай, священник: человека
Убьет здесь человек…

Злодейство!

…ибо он
Убил, и потому казнит его закон.
Понятно?

Да. Закон творит здесь преступленье.

Законы осуждать как смеешь ты?

Паденье!

Священник, чти закон!

Чти господа, судья!
Непостижимости иного бытия
Вот этот зримый мир — огромное признанье!

Убил! — Убить! — Отмстить! — По праву! —
По писанью! —
Эй, друг палач, руби!

Итак, ты смерть принес…
А что такое смерть?

Как знать!

На мой вопрос
Ответишь ли, палач?

Откуда знать мне это?

Судья, перед лицом встающего рассвета
Ответь: что значит смерть?

Не знаю я.

Увы!

А мне-то что?

За меч, за смерть беретесь вы,
Хотя не знаете вы, что она такое.
Несчастны вы и злы. Оставил за собою
Бог своего раба. Не пробуйте отнять!
Не вы построили, не вам и разрушать.
Вы вправе лишь сказать вот этому злодею,
Который только сам и знает, что содеял:
«Убил? Живи и знай, что бог тебя сразит».
О! Небо чувствует невыразимый стыд
При виде вашего глубокого паденья,
И сводит эшафот оно и преступленье
На ставку очную: и оба полны зла.
Хотите вы, чтоб кровь законно потекла.
Рукой свободного убийцы вы готовы
Из жизни вышвырнуть убийцу рокового,
Создав в противовес убийце палача,
Смерть обнажив во мгле, как лезвие меча!
Бог сделал смерть святой, вы сделали — греховной.
Насилье мрачное. Есть бог — судья верховный.
Рвать бесконечности завесу, чтоб злодей
Стал жертвой! Вот она, чудовищность людей:
Брать с изверга пример! Одни злодейства стали
Причиною других. Ужель так низко пали
Вы, люди скорбные, что и закон, увы,
Лишь продолженье зла, в каком погрязли вы?
Нагую гоните вы душу человечью
Навстречу вечности: ужасна эта встреча!
Так душу обнажать, судья, запрещено:
Ища пристанища, она пойдет на дно.
Мы слепы. Бог ведет нас всех: тьмы покрывалом
Прикрыл он лица нам. Недаром же не дал он
Нам быть прозрачными. И этот саван — плоть —
Слетает с нас тогда, когда решит господь.
Усталой старости кратчайшие мгновенья
Бог для раскаянья нам дал, для размышленья.
А умерщвлять так вдруг — великая беда!
Кто б ни был ты, но бог — незрим и добр всегда —
Сам бездну вечности пред нами отверзает.
Он может! Всех, кто пал, к себе он принимает,
Задумчивый творец. А что закон земной?
Мы, бренные тела с бессмертною душой,
Под звездами небес расстлались темнотою.
Я тайна для себя. Господь лишь знает, кто я.
Не вправе маску снять со своего лица
Ты, человек; не тщись перехитрить творца.
Как! Прерываете вы бытие земное,
Захлопнув наугад окошко роковое?
Но знайте: умерший родится где-то вновь.
Вновь! Ужас этих слов пусть леденит вам кровь,
О бледные творцы чернейшего злодейства!
Вам ясны судьбы душ?