Иван Барков - Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова

Уети чтоб тебя, желаньем я горю
И заблуждение свое я ясно зрю,
Что Хуестанову последовал совету.
Но брату моему спасения уж нету.
А Хуестана я за злобу накажу
И на слоновый хуй живого посажу.
Но ты, дражайшая, возьми елдак мой в руку,
Авось-либо мою теперь окончишь муку.

Ты Хуестану казнь за злой совет сулишь,
Но брата своего ты тем не оживишь.
Он смерть уже вкусил, а я осталась целкой;
Трудись хоть целый день ты над моею щелкой —
Напрасно будет все, елдак я не вздрочу
И больше баловать его я не хочу.

Что ж делать я начну, скажи, княжна драгая,
Когда не действует теперь моя уж свая?

Коль хочешь еть меня, так брата ты спаси.

Забудь о нем, княжна, и больше не проси!
Старайся ты теперь взманить мою шматину,
Я еть хочу тебя на свете лишь едину;
А вестник как сюда во храмину войдет —
О смерти братниной известье принесет.

Что вижу я, увы…

Ах, брата я лишился!

Княжна, опомнися, подол твой залупился.

Кого лишилась я и чей погиб елдак!
Дражайших муд его навек сокрылся зрак!
Любезный Мудорван, тебя я, ах! лишилась,
И тщетно на хую сидеть твоем я льстилась.
Сей варвар Ебихуд окончил жизнь твою,
Но тщетно будет он дрочить елду свою;
Я злости сей его вовеки не забуду
И хуй его отнюдь в руках держать не буду.
Не льстися тем, тиран, чтоб ты в мою пизду
Прокислую свою всандрячить мог елду.
Когда я чрез тебя с любезным разлучаюсь,
Своею пред тобой рукою я скончаюсь.
Смотри…

Постой, княжна, постой и не спеши,
Успеешь быть еще у чорта на плеши.
Внемли мои слова: твой Мудорван любезный
Живет и дрочит хуй; отри потоки слезны!

Не льстишь ли, ах! ты мне, елдой его маня?

О небо, оживи сим щастием меня!
Вещай, о верный раб, скажи нам все подробно.

Мне храбрость княжью всю изъяснить неудобно,
Скажу лишь только то: в темнице князь сидел,
Однако он на смерть без робости глядел,
Которую ему мы все приготовляли
И точно твой приказ жестокий исполняли.
Елдак уж Хуестан ужасный свой вздрочил
И к жопе княжеской близенько присучил;
Мы, князя наклоня, все в страхе пребывали
И Хуестановой шматине трепетали,
Как вдруг престрашный хуй князь вынул из штанов.
Мы хуя такова не зрели у слонов!
На воинов он с ним внезапно нападает
И в нос и в рыло их нещадно поражает.
Подобно как орел бессильных гонит птиц,
Иль в ясный день, когда мы бьем своих площиц,
Так точно воинов он разогнал отважно
И, хуй имея свой в руках, вещал нам важно:
«Хотя меня мой брат на казнь и осудил,
Но он неправедно в сем деле поступил;
А сделал он сие пронырством Хуестана.
Так должно наказать теперь сего тирана!»
Мы слушали его, не зная, что сказать,
Не смели мы ему от страху отвечать;
Один лишь Хуестан дерзнул пред ним яриться
И с князем дерзостно схватился он браниться,
Однако же рукой держался за штаны
И помощи себе просил у сатаны.
Тут вонью воздух весь в темнице наполнялся,
И знатно Хуестан от страха обдристался.
Но твой прехрабрый брат, презревши вонь сию
И приподняв рукой шматинищу свою,
Ударил ею в лоб злодея Хуестана
И на землю поверг елдой тирана.
Потом поднял его и на хуй посадил
И по муде в него елдак свой вколотил.
В говне хоть от него он весь и замарался,
Однако же наш князь сего не ужасался;
Держал он в нем елду престрашную свою
До тех пор, как он жизнь окончил на хую.
Вот что о князе я донесть теперь дерзаю
И мужество его достойно выхваляю.

О день, щастливый день! но где ж теперь мой брат,
Скажи скорее мне.

Теперь пошел он в сад,
Он тамо на пруде старается обмыться,
Ведь пакостно ему в говне пред вас явиться.

Княжна, се твой жених и цел его елдак.

Воистину ль я зрю, возлюбленный, твой зрак?

Я жив, дражайшая, я жив и торжествую
И должен жизнью я сему большому хую.

Когда уже то так, что ты остался жив,
Так будь, любезный брат, навеки ты щастлив;
Я Пиздокрасину шентю тебе вручаю
И еть ее ни в пост, ни в праздник не мешаю.
Лишь только ты в нее послюнивши клади
И толстою биткой пизды не повреди.
А обо мне прошу при первом помнить взводе.

Теперь, любезный брат, ты отдал долг природе!
А я елдой княжну потщуся пощадить,
Чтоб частой еблею ее не надсадить.

Любезный Мудорван, откинь ты страх сей вздорной!
Конечно, не ебал ты женщины задорной.
Во весь я хуй тебе позволю себя еть,
Для друга милого я рада все стерпеть.
Да я притом еще скажу тебе не ложно,
Что кашу маслом ввек испортить невозможно.

Княжна, ты ведаешь кручинушку мою?
Когда позволишь зреть махоню мне свою?
Когда прикажешь вбить любви предолгий знак?
Иль будет ввек тобой томиться мой елдак?

О, князь, престань, прошу являть ко мне амур.
Я знаю, что ты князь, не подлый балагур;
Ты знаешь подлинно, что я еще все целка
И что еще моя узка безмерно щелка.
И так возможно ль мне пребыть в твоей любви
И видеть, чтоб твой уд обмочен был в крови,
Как раком действуют, как веселят встоячку,
Как тешутся бочком, как порются влежачку.
Всего не знаю, князь, и столь я в том глупа,
Что вместо под попа ложилась напопа.
Битку с коклюшкою мне трудно распознать,
Хоть и склонна б была тебе, князь, подъебать,
Хоть вздумала бы я смяхчить твой штанной рог,
Но есть мне хочется — купи сперва пирог.