Вадим Шершеневич - Стихотворения и поэмы

Не губы и не глаза, но колонны многоточек,
Не сердце — на разорванных листиках стих!
И какой же сумеет в одно переплетчик
Меж картона любви переплести их?!

Как будуару привыкни голгофе
Дней отрекаясь бегущих стайкою кроликов,
Твой смех только сбитые сливки над горьким кофе
Под пронзительный шепот соседних столиков.

Но сгущая руками Москвы виски,
Вот веки упали саженью дров,
И жизнь сорвется, как под бурями вывески
Задавить их вешающих маляров.

Над могилою мелким петитом
Надгробные речи зазвучат на авось,
Так вспомни из гроба, что только я ритм
Этих губ не искал насквозь!

Тортами звенят теплые окна кондитерской,
В переулках медвежатами шалят ветерки.
А какой же демон сегодня вытискал
Мое сердце из мягкой глины тоски!

Отчего ж это сердце кричит о ребро:
Пусти Меня прогуляться одной тишине!
Огромной наступающей провалью пропасти
Перевернуто небо мне.

И сердцем пробитым тоскою навылет,
Слезами топчущими щеки стадами коров,
Кому же сегодня опять опостылит
Оркестрион моих ласковых слов?

Опускаясь всё ниже, по ступенькам молвы, к ним
Придем: перемирье годин.
Ничего!
Ничего!
Мое сердце! Привыкнем
Мы и к этой тоске, что один.

В жёлтых белках плывут парою килек
Осовевшие безголовые зрачки,
И голос мой рожью беспомощно вылег
Под градом крупной тоски.

И весь растеряясь во вздохах и всхлипах,
Как губы, кусаю отбегающий час.
И гляди: до конца уже выпах
Флакон баккара моих глаз!

Ну, а небо повешено. И красной полоской на полотенцах
Вышит шёпотом закат до земли.
А душа путь в зазубринах, сердце всё в заусенцах, —
Губы к любимой опять червями поползли.

Восклицательные знаки тополей обезлистели на строке бульвара,
Флаги заплясали с ветерком.
И под глазом у этой проститутки старой,
Наверное, демон задел лиловым крылом.

Из кофейни Грека, как из огненного барабана,
Вылетает дробь смешка и как арфа платья извив;
И шепот признанья, как струпья с засохшей раны,
Слетает с болячки любви.

И в эту пепельницу доогневших окурков
Упал я сегодня увязнуть в гул,
Потому что город, что-то пробуркав,
Небрежным пальцем меня, как пепел, стряхнул.

С лицом чьих-то взглядов мокрых,
Истертым, как старый, гладкий пятак,
Гляжу, как зубами фонарей ласкает кинематограф
И длинным рельсом площадь завязывает башмак.

И в шершавой ночи неприлично-влажной
Огромная луна, как яйцо…
И десяткой чей-то бумажник
Заставил покраснеть проститутчье лицо.

Если луч луны только шприц разврата глухого,
Введенный прямо в душу кому-то, —
Я, глядящий, как зима надела на кусты чехлы
белые снова, Словно пальцы, ломаю минуты!..

Говорите, что любите? Что хочется близко,
Вкрадчиво близко, около быть?
Что город, сердце ваше истискав,
Успел ноги ему перебить?!

И потому и мне надо
На это около ответить нежно, по-хорошему?..
А сами-то уже третью неделю кряду
По ковру моего покоя бродите стоптанными калошами!

Неужели ж и мне, в огромных заплатах зевоты,
Опять мокробульварьем бродить, когда как сжатый кулак голова?
Когда белый паук зимы позаплел тенета
Между деревьями и ловить в них переулков слова?!

Неужели ж и мне карточный домик
Любви строить заново из замусленных дней,
И вами наполняться, как ваты комик
Набухает, водою полнея?!

И мне считать минуты, говоря, что они проклятые,
Потому что встали они между нас?..
А если я не хочу быть ватою?
Если вся душа, как раскрытый глаз?

И в окно, испачканный злобой, как мундштук никотином липким,
Истрепанный, как на учебниках переплёт,
Одиноко смотрю, как в звёздных строках ошибки…
Простите: «Полюбите!» Нависли крышей,
С крыш по водостокам точите ручьи,
А я над вашим грезным замком вышу и вышу
Как небо тяжелые шаги мои.

Смотрите: чувств так мало, что они, как на полке
Опустеющей книги, покосились сейчас!
Хотите, чтобы, как тонкий платок из лилового шелка,
Я к заплаканной душе моей поднес бы вас?!

Не может выбиться
Тонущая лунная баба из глубокого вздоха облаков.
На железной вывеске трясется белорыбица
Под звонкую рябь полицейских свистков.

Зеленый прибой бульвара о рыжий мол Страстного
Разбился, омыв каменные крути церквей.
И здесь луна утонула. Это пузырьки из ее рта больного
— Булькающие круги фонарей.

На рессорах ветра улыбаться бросить
Ржавому ржанью извозчичьих кляч.
Крест колоколен строг, как проседь,
Крестом колоколен перекрестится плач!

И потекут восторженники, как малые дети,
Неправедных в рай за волосы тянуть.
Мое сердце попало в реберные сети
И ушлое счастье обронило путь.

Но во взметы ночи, в сумеречные шишки,
В распустившиеся бутоны золотых куполов,
Мысли, летите, как мошки, бегите как мышки,
Пробирайтесь в широкие щели рассохшихся слов.

С кругами под глазами — колеями грусти,
С сердцем пустым, как дача в октябре, —
Я весь, как финал святых златоустий,
Я молод —
Холод,
Прогуливающийся по заре.

И мой голос громок; его укрепил я, кидая
Понапрасну Богу его Отченаш;
И вот летит на аэро моя молитва большая,
Прочерчивая в небе след, как огромный карандаш.

Аэроплан и молитва это одно и то же!
Обоим дано от груди земной отлетать!
Но, Господи Маленький! Но, Громадный Боже!
Почему им обоим суждено возвращаться вспять?!

За ветром в поле гонялся глупый,
За ребра рессор пролетки ловил —
А кто-то солнцем, как будто лупой,
Меня заметил и у моста схватил.

И вот уж счастье. Дым вашей походки,
Пушок шагов я ловить привык.
И мне ваш взгляд чугунен четкий —
На белом лице черный крик.

Извиняюсь, что якорем счастья с разлету
Я за чье-то сердце зацепил на земле.
На подносе улыбки мне, радому моту,
Уже дрожит дней ржавых желе.