Вадим Шершеневич - Стихотворения и поэмы

На рельсах железнодорожных,
Зовя под встречный паровоз,
Ты манишь их, неосторожных,
Чтоб головой под треск колес.

Всем, кто взыскует тщетно хлеба,
Как ведом в глубине ночей
Твой синий плащ, что шире неба,
Твой голос вскриков всех страстней!

В часы, когда окрест всё тише,
Лишь в сердце отзвук мрачных строф,
И я не раз твой голос слышал,
О черный ангел катастроф.

Пока в безумстве жизни жаждал
И счастья требовал ещё,
Уже успел коснуться дважды
Моих избранниц ты плащом.

И вот теперь я в третий вижу,
Вернее, чувствую вблизи,
Что тот, кого я ненавижу,
Опять плащом пресиним движет
И вновь вниманьем мне грозит.

Сгинь, пропади, здесь место свято!
Кричу и бормочу одно:
— Иль нет тебя вблизи, проклятый,
Иль прибыл ты теперь за мной.

Ты изменила, как жена.
Ну что ж, язви, хули, злорадствуй,
О, нищая моя страна
Неисчислимого богатства!

Ты хорошеешь с каждым днем
Таким соленым и жестоким,
Мы очарованные пьем
Заздравье годам краснощеким.

Ты позабыла навсегда,
Ты накрепко, страна, забыла
Всклокоченные те года,
Когда меня ты так любила!

О, та ли ты? Иль я не тот?
Но ясно после расставанья,
Что говор твой не так поет,
Как горькое мое молчанье…

Прими ж последнее прости,
Спеша, смеясь и не краснея,
Но урну с пеплом помести
Ты в залу лучшего музея.

Ведь не совсем уж всё мертво
В твоей душе невольно братской,
Я был любовник верный твой
И трогательный, и дурацкий!

Нет слов короче, чем в стихах,
Вот почему стихи и вечны!
И нет священнее греха,
Чем право полюбить беспечно.

Ах, мимолётно всё в веках:
И шаг чугунный полководца,
И стыд побед, и мощный страх,
— Лишь бред сердец навеки льется!

Вот оттого сквозь трудный бой,
Я помню, тленом окружённый:
Пусть небо раем голубо,
Но голубей глаза влюбленной!

Пусть кровь красна, любовь красней,
Линяло-бледны рядом с ней
И пурпур слав, и нож убийцы,
И даже ночь, что годы длится!

Податливей, чем воск, гранит,
Писк комара — земли визжанье!
Все шумы мира заглушит
Вздох робкий первого признанья.

Вот потому и длится век
Любовь, чья жизнь — лишь пепел ночи,
И повторяет человек
Слова любви стихов короче!

Смотри: по крышам шаг ломая,
Ночь бегло прячется пред днем.
О, сколько ветра, сколько мая
В желанном шепоте твоем!

Между возможным и химерой
Нет силы проложить межу,
И как в неслыханную веру
В твою любовь перехожу.

И громко радуюсь при этом,
Твердя в жасминовых стихах,
Что ты, весна, зимой и летом
Владычествуешь впопыхах!

И грозной путаешь морокой
Намеченных судеб русло.
И сердце стало синеоко
Всей анатомии назло.

О, пусть в грядущих поколеньях
Меня посмеют упрекать,
Что в столь чудесных сновиденьях
Я жизнь свою сумел проспать,

Что не умел шептать я тише,
Чем половодие в крови,
Что лучшее четверостишье
Ничтожнее, чем миг любви.

И сердце поступью недюжной
Обязано установить:
«Всё незначительное нужно,
Чтобы значительному быть!»

От самых древних поколений
Я суеверно сохранил:
«Любовь не знает сожалений,
И кто жалел, тот не любил».

Любовь, ты палачей жесточе
И во сто крат злей бытия.
И ветер резче в эти ночи,
Чем взмах крылами воронья!

Над каждым первым поцелуем,
Последний ладан панихид.
И оттого мы так ревнуем,
Но терпим бешенство обид.

Сжимая пистолет заране,
Влюбленный, в свой черед поймешь,
Что сладостный огонь желаний
Порой на ненависть похож.

Любовь! Твой плащ горит над миром,
Но плащ твой с выпушкою бед.
Твой страшный глаз глядит сапфиром,
Но в нем ясней рубинный след.

И всё ж пленять не перестанешь,
Любовь последняя моя,
И ты убьешь, но не обманешь
Певучий почерк соловья.

Итак, Элеонора дорогая,
Теперь тебе чудесный грех знаком;
Желая, — ты дрожала пред грехом,
Дрожала, даже этот грех вкушая.
Скажи, что страшного нашла ты в нем?
Чуть-чуть смятенья, нежность вспоминанья,
И изумленье перед новизной,
Печаль, и более всего — желанье, —
Вот всё, что после чувствуешь душой.
Блестящие цвета и роз и лилий
Уже смешались на твоих щеках;
Стыду дикарки место уступили
И нега и застенчивость в глазах;
Они в очаровательных делах
Причиною и результатом были.
  Твоя взволнованная грудь
  Не робко хочет оттолкнуть
  Ту мягкость ткани над собою,
Приглаженную матери рукою,
Что боле дерзко в свой черед,
Нескромная, порой ночною,
Рука любовника сомнет.
И сладкая мечтательность уж скоро
Заменит шалости собой,
А также ветреность, которой
Обескуражен милый твой.
  Душа, смягчался всё боле,
  Себя лениво погрузит
  В переживанье, где царит
  Одна лишь сладость меланхолий!
Печальным предоставим цензорам
Считать виною непрощенной
От горестей единственный бальзам
И тот восторг, что Бог, к нам благосклонный,
В зародыше всем даровал сердцам.
  Не верь: их лживы уверенья
  И ревность лицемерна всех;
  В ней для природы оскорбленье:
  Так сладок не бывает грех!

Ты помнишь ли, чудесная плутовка,
Ту ночь, когда счастливою уловкой
Обманут Аргус, стороживший дом,
К тебе в объятья я попал тайком.
От поцелуев защищала алый
Свой рот напрасно ты на этот раз;
И только к кражам приводил отказ.
Внезапный шум ты в страхе услыхала,
Смогла далекий отсвет увидать,
И позабыла ты про страсть в испуге.
Но изумление заставило опять
В моих руках сердечко трепетать.
Я хохотал над страхами подруги:
Я знал, что в это время стережет
Восторги наши бог любви Эрот.
Твой видя плач, он попросил Морфея,
И тот у Аргуса, врага услад,
Мгновенно притупил и слух и взгляд,
Раскрыв крыло над матерью твоею,
Аврора утром раньше, чем бывало,
Теченье наших прервала забав,
Амуров боязливых разогнав.
Им смехом ты невольным обещала
Свиданье новое под вечерок.
О, боги! Если бы я только мог
Владеть и днем, и полночью моею, —
То юный провозвестник дня позднее
Нам возвещал бы солнечный восход.
А солнце, в легком беге устремляясь
И обликом румяным улыбаясь,
На час-другой взошло б на на небосвод!
Имели б времени амуры боле,
И сумрак ночи длился дольше бы тогда,
Моих мгновений сладостная доля
Среди одних утех была б всегда.
И в сделке мудростью руководимый, —
Я четверть отдал бы моим друзьям,
Такую ж часть — моим прекрасным снам,
А половину — отдал бы любимой!