Вадим Шершеневич - Стихотворения и поэмы

Вежливый ветер схватил верткую талию пыли,
В сумасшедшем галопе прыгая через бугры.
У простуженной равнины на скошенном рыле
Вздулся огромный флюс горы.
Громоздкую фабрику года исцарапали.
Люди перевязали се бинтами лесов,
А на плеши вспотевшего неба проступили капли
Маленьких звезденят, не обтертые платком облаков.
Крылья мельниц воздух косили без пауз,
В наморднике плотин бушевала река,
И деревня от города бежала, как страус,
Запрятавши голову в шерсть тростника.
А город приближался длиннорукий, длинноусый,
Смазывающий машины кровью и ругней,
И высокие церкви гордились знаками плюса
Между раненым небом и потертой землей.

Болота пасмурят туманами, и накидано сырости
Щедрою ночью в раскрытые глотки озер…
Исканавилось поле, и зобы окопов успели вырасти
На обмотанных снежными шарфами горлах гор.
И там, где зеленел, обеленный по пояс.
Лес, прервавший ветровую гульбу,
Мучительно крякали и хлопали, лопаясь,
Стальные чемоданы, несущие судьбу.
О, как много в маленькой пуле вмещается:
Телеграмма, сиротство, тоска и нужда!
Так в сухой Н2О формуле переливается
Во всей своей текучи юркая вода!
По-прежнему звонкала стлань коня под безжизненным,
Коченеющим, безруким мертвецом;
А горизонт оковал всех отчизненным
Огромным и рыжим обручальным кольцом.
И редели ряды, выеденные свинцовою молью,
И пуговицы пушечных колес оторвались от передка.
А лунные пятна казались затверделой мозолью,
Что луна натерла об тучи и облака.

Что должно было быть — случилось просто.
Красный прыщ событий на поэмах вскочил,
И каждая строчка — колючий отросток
Листья рифм обронил.
Всё, что дорого было, — не дорого больше,
Что истинно дорого — душа не увидит…
Нам простые слова: «Павший на поле Польши»
Сейчас дороже, чем цепкий эпитет.
О, что наши строчки, когда нынче люди
В серых строках, как буквы, вперед, сквозь овраг?!
Когда пальмы разрывов из убеленных орудий
В эти строках священных — восклицательный знак!
Когда в пожарах хрустят города, как на пытке кости,
А окна лопаются, как кожа домов, под снарядный гам,
Когда мертвецы в полночь не гуляют на погосте
Только потому, что им тесно там.
Не могу я; нельзя. Кто в клетку сонета
Замкнуть героический военный тон?!
Ведь нельзя же огнистый хвост кометы
Поймать в маленький телескоп!
Конечно, смешно вам! Ведь сегодня в злобе
Запыхалась Европа, через силу взбегая на верхний этаж…
Но я знал безотчетного безумца, который в пылавшем небоскребе
Спокойно оттачивал свой цветной карандаш.
Я хочу быть искренним и только настоящим,
Сумасшедшей откровенностью сумка души полна,
Но я знаю, знаю моим земным и горящим,
Что мои стихи вечнее, чем война.
Вы видали на станции, в час вечерний, когда небеса так мелки,
А у перрона курьерский пыхтит после второго звонка,
Где-то сбоку суетится и бегает по стрелке
Маневровый локомотив с лицом чудака.
Для отбывающих в синих — непонятно упорство
Этого скользящего по запасным путям.
Но я спокоен: что бег экспресса стоверстный
Рядом с пролетом телеграмм?!

Чтоб не слышать волчьего воя возвещающих труб,
Утомившись седеть в этих дебрях бесконечного мига,
Разбивая рассудком хрупкие грезы скорлуп,
Сколько раз в бессмертную смерть я прыгал!

Но крепкие руки моих добрых стихов
За фалды жизни меня хватали… и что же?
И вновь на голгофу мучительных слов
Уводили меня под смешки молодежи.

И опять, как Христа измотавшийся взгляд,
Мое сердце пытливое жаждет, икая.
И у тачки событий, и рифмой звенят
Капли крови, на камни из сердца стекая.

Дорогая!
Я не истин напевов хочу! Не стихов,
Прозвучащих в веках слаще славы и лести!
Только жизни! Беспечий! Густых зрачков!
Да любви! И ее сумасшествий!

Веселиться, скучать и грустить, как кругом
Миллионы счастливых, набелсветных и многих!
Удивляться всему, как мальчишка, впервой, увидавший тайком
До колен приоткрытые женские ноги!

И ребячески верить в расплату за сладкие язвы грехов,
И не слышать пророчества в грохоте рвущейся крыши,
И от чистого сердца на зов
Чьих-то чужих стихов
Закричать, словно Бульба: «Остап мой! Я слышу!»

Влюбится чиновник, изгрызанный молью входящих и старый
В какую-нибудь молоденькую, худощавую дрянь,
И натвердит ей, бренча гитарой,
Слова простые и запыленные, как герань.

Влюбится профессор, в очках, плешеватый,
Отвыкший от жизни, от сердец, от стихов,
И любовь в старинном переплете цитаты
Поднесет растерявшейся с букетом цветов.

Влюбится поэт и хвастает: Выграню
Ваше имя солнцами по лазури я!
— Ну, а как если все слова любви заиграны,
Будто вальс «На сопках Манчжурии»?!

Хочется придумать для любви не слова, вздох малый,
Нежный, как пушок у лебедя под крылом,
А дурни назовут декадентом, пожалуй,
И футуристом — написавши критический том!

Им ли поверить, что в синий
Синий,
Дымный день у озера, роняя перья, как белые капли,
Лебедь не по-лебяжьи твердит о любви лебедине,
А на чужом языке (стрекозы или цапли).

Когда в петлицу облаков вставлена луна чайная
Как расскажу словами людскими
Про твои поцелуи необычайные
И про твое невозможное имя?!

Вылупляется бабочка июня из зеленого кокона мая,
Через май за полдень любовь не устанет расти,
И вместо прискучившего: я люблю тебя, дорогая! —
Прокричу: пинь-пинь-ти-ти-ти!

Это демон, крестя меня миру на муки,
Человечьему сердцу дал лишь людские слова,
Не поймет даже та, которой губ тяну я руки,
Мое простое: лэ-сэ-сэ-фиоррррр-эй-ва!

Осталось придумывать небывалые созвучья,
Малярною кистью вычерчивать профиль тонкий лица,
И душу, хотящую крика, измучить
Невозможностью крикнуть о любви до конца!

Эти волосы, пенясь прибоем, тоскуют.
Затопляя песочные отмели лба,
На котором морщинки, как надпись, рисует,
Словно тростью, рассеянно ваша судьба.