Вадим Шершеневич - Стихотворения и поэмы

Вам грустить тишиной, набегающей резче,
Истекает по каплям, по пальцам рука,
Синих жилок букет васильками
Трепещет

В этом поле вечернем ржаного виска.
Шестиклассник влюбленными прячет руками
И каракульки букв, назначающих час…
Так готов сохранить я строками.
На память
Как вздох, освященный златоустием глаз.

Вам грустить тишиной… Пожелайте: исплачу
Я за вас этот грустный, истомляющий хруп!
Это жизнь моя бешеной тройкою скачет
Под малиновый звон ваших льющихся губ.

В этой тройке —
Вдвоем. И луна в окна бойко
Натянула, как желтые вожжи, лучи.
Под малиновый звон звонких губ ваших, тройка,
Ошалелая тройка,
Напролом проскачи.

Вот, как черная искра, и мягко и тускло,
Быстро мышь прошмыгнула по ковру за порог…
Это двинулся вдруг ли у сумрака мускул?
Или демон швырнул мне свой черный смешок?

Словно пот на виске тишины, этот скорый,
Жесткий стук мышеловки за шорохом ниш…
Ах! Как сладко нести мышеловку, в которой,
Словно сердце, колотится между ребрами проволок мышь!

Распахнуть вдруг все двери! Как раскрытые губы!
И рассвет мне дохнет резедой,
Резедой.
Шаг и кошка… Как в хохоте быстрые зубы,
В деснах лап ее когти сверкнут белизной.

И на мышь, на кусочек
Мной пойманной ночи,
Кот усы возложил, будто ленты венков.
В вечность свесивши хвостик свой длинный,
Офелией черной, безвинно —
Невинной
Труп мышонка плывет в пышной пене зубов.

И опять тишина… Лишь петух, этот мак голосистый,
Лепестки своих криков уронит на пальцы встающего дня…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как тебя понимаю. Скучающий Господи Чистый,
Что так часто врагам предавал, как мышонка, меня!..

Какое мне дело, что кровохаркающий поршень
Истории сегодня качнулся под божьей рукой,
Если опять грустью наморщен
Твой голос, слабый такой?!

На метле революций на шабаш выдумок
Россия несется сквозь полночь пусть!
О если б своей немыслимой обидой мог
Искупить до дна твою грусть!

Снова голос твой скорбью старинной дрожит,
Снова взгляд твой сутулится, больная моя!
И опять небывалого счастья чертя чертежи,
Я хочу населить твое сердце необитаемое!

Ведь не боги обжигают людское раздолье!
Ожогом горяч достаточно стих!
Что мне, что мир поперхнулся болью,
Если плачут глаза твои, и мне не спасти их?

Открыть бы пошире свой паршивый рот,
Чтоб песни развесить черной судьбе,
И приволочь силком, вот так, за шиворот,
Несказанное счастье к тебе!

А над сердцем слишком вытертым пустью нелепой,
Распахнувшись наркозом, ты мутно забылась строкой.
Как рукав выше локтя каким-то родственным креном,
Перебинтован твой голос тоской.

Из перчатки прошедшего выпираясь бесстонно,
Словно пальцы, исколотые былью глаза, —
И любовь — этот козырь червонный —
Распялся крестом трефового туза.

За бесстыдные строки твоих губ, как в обитель нести,
И в какую распуститься трещину душой,
Чтоб в стакан кипяченой действительности
Валерьянкой закапать покой?!

И плетется судьба измочаленной сивкой
В гололедицу тащить несуразный воз.
И, каким надо быть, чтобы по этим глаз обрывкам
Не суметь перечесть
Эту страсть
Перегрезивших поз?!

В обручальном кольце равнодушии маскарадною
Маской измято
Обернулся подвенечный вуаль
Через боль,
Но любвехульные губы благоприветствуют свято
Твой, любовь, алкоголь.

А над мукой слишком огромной, чтоб праздничной,
Над растлением кровью разорванных дней,
Из колоды полжизненной не выпасть навзнично
Передернутому сердцу тузом червей!

Жил, как все… Грешил маленько,
Больше плакал… И еще
По вечерам от скуки тренькал
На гитаре кой о чем.

Плавал в строфах плавных сумерек
Служил обедни, романтический архиерей,
Да пытался глупо в сумме рек
Подсчитать итог морей!

Ну, а в общем,
Коль не ропщем,
Нам, поэтам, сутенерам событий, красоты лабазникам,
Профессиональным проказникам,
Живется дни и года
Хоть куда!

Так и я непробудно, не считая потери и
Не копя рубли радости моей
Подводил в лирической бухгалтерии
Балансы моих великолепных дней!

Вы пришли усмехнуться над моею работой,
Над почтенной скукой моей
И размашистым росчерком поперек всего отчета
Расчеркнулись фамилией своей.

И бумага вскрикнула, и день голубой еще
Кувыркнулся на рельсах телеграфных струн,
А в небе над нами разыгралось побоище
Звезд и солнц, облаков и лун!

Но перо окунули и чернила
Слишком сильно, чтоб хорошо…
Знаю, милая, милая, милая,
Что росчерк окончится кляксой большой.

Вы уйдете, как все… Вы, как вес, отойдете,
И в Сахаре мансард мне станет зачем-то темно!
Буду плакать, как встарь… Целовать на отчете
Это отчетливое иссохнущее пятно!

Муаровый снег тротуарах завивается,
Как волосы височках чиновника.
Девушка из флигеля косого глазами китайца
Под тяжестью тишины!
Девушка, перешагнувшая сны!
Ты ищешь любовника?!

Не стоит! Он будет шептать: останься!
Любовью пригладит души нспокорственный клок,
И неумело, как за сценой изображают поток
На киносеансе,
Будет притворяться, страдает от вторника
В гамаке убаюканных грез.
Разве не знаешь: любовник — побитый пес,
Которому не надо намордника.
Наивная! Песок на арсис,
Как любовь, для того, чтоб его топтать.
Я не любовник, конечно, я поэт тихий, как мать.
Безнадежный, как неврастеник в мягких тисках мигрени!
Но еще знаю, что когда сквозь окна курица.
А за нею целый выводок пятен проспешит.
Тогда, как черепами,
Сердцами
Играет улица,
А с левой стороны у всех девушек особенно заболит.

И все, даже комиссары, заговорят про Данта
И Беатриче, покрытых занавеской веков.
Верь! Весь звон курантов
Только треск перебитых горшков.
И теперь я помню, что и я когда-то
Уносил от молодости светлые волосы черном пиджаке.
И бесстыдному красному закату
Шептал о моей тоске.

А ты все-таки ищешь молодого любовника,
Красивого, статного ищешь с разбега,
Тротуарами, где пряди снега
Завиваются височками чиновника!