Вадим Шершеневич - Стихотворения и поэмы

И сегодня мне весело,
Весело,
Весело,
Я от счастья блажененько глуп,
Оттого, вероятно, что жизнь мою взвесила
Ты на точных весах твоих губ.

Все мы, поэты, — торгаши и торгуем
Строфою за рубль серебряных глаз,
И для нас
Лишь таким поцелуем
Покупается подлинный час.

Для того, чтобы стать настоящим поэтом,
Надо в минуту истратить века,
И не верить ребячливо, что станешь скелетом,
И что бывает такая тоска,
Что становится сердце дыбом,
А веки весят сто пуд,
И завидуешь допотопным рыбам,
Что они теперь не живут!

…Ах, удрать бы к чертям в Полинезию,
Вставить кольца в ноздрю и плясать,
И во славу веселой поэзии
Соловьем о любви хохотать!

Ты, грустящий на небе и кидающий блага нам крошками,
Говоря: — Вот вам хлеб ваш насущный даю!
И под этою лаской мы ластимся кошками
И достойно мурлычем молитву свою.

На весы шатких звезд, коченевший в холодном жилище,
Ты швырнул мое сердце, и сердце упало, звеня.
О, уставший Господь мой, грустящий и нищий,
Как завистливо смотришь ты с небес на меня!

Весь ваш род проклят роком навек и незримо,
И твой сын без любви и без ласк был рожден.
Сын влюбился лишь раз, но с Марией любимой
Эшафотом распятий был тогда разлучен.

Да! Я знаю, что жалки, малы и никчемны
Вереницы архангелов, чудеса, фимиам,
Рядом с полночью страсти, когда дико и томно
Припадаешь к ответно встающим грудям!

Ты, проживший без женской любви и без страсти!
Ты, не никший на бедрах женщин нагих!
Ты бы отдал все неба, все чуда, все власти
За объятья любой из любовниц моих!

Но смирись, одинокий в холодном жилище,
И не плачь по ночам, убеленный тоской,
Не завидуй, Господь, мне, грустящий и нищий,
Но во царстве любовниц себя упокой!

Все, кто в люльке Челпанова мысль свою вынянчил!
Кто на бочку земли сумел обручи рельс набить,
За расстегнутым воротом нынче
Волосатую завтру увидь!

Где раньше леса, как зеленые ботики,
Надевала весна и айда —
Там глотки печей в дымной зевоте
Прямо в небо суют города.

И прогресс стрижен бобриком требований
Рукою, где вздуты жилы железнодорожного узла,
Докуривши махорку деревни,
Последний окурок села.

Телескопами счистивши тайну звездной перхоти,
Вожжи солнечных лучей машиной схватив,
В силомере подъемника электричеством кверху
Внук мой гонит, как черточку, лифт.

Сумрак кажет трамваи, как огня кукиши,
Хлопают жалюзи магазинов, как ресницы в сто пуд.
Мечет вновь дискобол науки
Граммофонные диски в толпу.

На пальцах проспектов построек заусеницы,
Сжата пальцами плотин, как женская глотка, вода,
И объедают листву суеверий, как гусеницы,
Извиваясь суставами вагонов, поезда.

Церковь бьется правым клиросом
Под напором фабричных гудков.
Никакому хирургу не вырезать
Аппендицит стихов.

Подобрана так или иначе
Каждой истине — сотня ключей.
Но гонококк соловьиный не вылечен
В лунной и мутной моче.

Сгорбилась земля еще пуще
Под асфальтом до самых плеч,
Но поэта, занозу грядущего,
Из мякоти не извлечь.

Вместо сердца — с огромной плешиной,
С глазами холодными, как вода на дне,
Издеваюсь, как молот бешеный
Над раскаленным железом дней.

Я сам в Осанне великолепного жара,
Для обеденных столов ломая гробы,
Трублю сиреной строчек, шофер земного шара
И Джек-потрошитель судьбы.

И вдруг, металлический, как машинные яйца.
Смиряюсь, как собака под плеткой тубо —
Когда дачник, язык мой, шляется
По алее березовых твоих зубов.

Мир может быть жестче, чем гранит еще,
Но и сквозь пробьется крапива строк вновь,
А из сердца поэта не вытащить
Глупую любовь.

В департаментах весен, под напором входящих
И выходящих тучек без №№,
На каски пожарных блестящие
Толпа куполов.

В департаментах весен, где, повторяя обычай
Исконный, в комнате зеленых ветвей.
Делопроизводитель весенних притчей
Строчит языком соловей.

И строчки высыхают в сумерках, словно
Под клякспапиром моя строка.
И не в том ли закат весь, что прямо в бескровный
Полумрак распахнулось тоска?

В департаментах мая, где воробьев богаделки
Вымаливают крупу листвы у весны,
Этот сумрак колышет легче елочки мелкой
В департаментах весен глыбный профиль стены.

А по улицам скачут… И по жилам гогочут.
Как пролетки промчались в крови…
А по улицам бродят, по панелям топочут
Опричниной любви.

Вместо песьих голов развеваются лица,
Много тысяч неузнанных лиц…
Вместо песьих голов обагрятся ресницы,
Перелесок растущих ресниц.

В департаментах весен, о, друзья, уследите ль
Эти дни всевозможных мастей.
Настрочит соловей, делопроизводитель
Вам о новом налоге страстей.

Заблудился вконец я. И вот обрываю
Заусеницы глаз — эти слезы; и вот
В департаменте весен, в канцелярии мая,
Как опричник с метлою у Арбатских ворот

Проскакала любовь. Нищий стоптанный высох
И уткнулся седым зипуном в голыши,
В департаментах весен — палисадники лысых,
А на Дантовых клумбах, как всегда, ни души!

Я — кондуктор событий, я — кондуктор без крылий,
Грешен ли, что вожатый сломал наш вагон?!
Эти весны — не те… Я не пас между лилий,
Как когда-то писал про меня Соломон.

Мне только двадцать четыре! Двадцать четыре всего!
В этом году, наверно, случилось два мая!
Я ничего,
Я ничего
Не понимаю.

И вот смеюсь. Я просто глуп.
Но ваша легкая улыбка
Блеснула в волнах влажных губ,
Вчера. В 12. Словно рыбка.

И были вы совсем не та.
На ту ни капли не похожи.
Звенеть качелям пьяной дрожи!
Когда сбывается мечта,
Уж не мечта она. А что же?

И не надо думать, что когда-нибудь трубы зазвучат,
Возглашая страшный суд
И крича о мученьях,
И злые пантеры к нам прибегут,
Чтоб дикий свой взгляд
Спрятать от страха в девических нежных коленях.
Пересохнут моря, где налетами белые глыбы,
И медузы всплывут
На поверхность последнего дня,
И с глазами вытаращенными удивленные рыбы
Станут судорожно глотать воздух, полный огня.
Мудрец, проститутки, поэты, собаки
В горы побегут,
А горы войдут
В города,
И все заверещат, ибо узрит всякий.
Как у Бога бела борода.