Вадим Шершеневич - Стихотворения и поэмы

Слеза стекла серебряной улиткой,
За нею слизь до губ от глаз…
А злобь вдевает черную нитку
В иголку твоих колючих фраз.

Я слишком стал близок. Я шепотом лезу,
Втискиваюсь в нужду быть немного одной;
Нежные слова горячее железа
Прижигают покой.

В кандалах моих ласк ты закована странно,
Чуть шевелись сердцем — они звенят…
Под какой же колпак стеклянный
Ты спрятаться от меня?

И если отыщешь, чтоб одной быть, узнаешь,
Что куда даже воздуху доступа нет,
Жизнь проберется надоедно такая ж,
В которой замучил тебя поэт.

Нет! Пусть недолго к твоему сердцу привязан
К почве канатами аэростат, —
Зато погляди, как отчетливо сказан
Твой профиль коленопреклонением моих баллад!

Занозу тела из города вытащил. В упор,
Из-за скинутой с глаз дачи,
Развалился ломберный кругозор,
По бабьему ноги дорог раскорячив.

Сзади: золотые канарейки церквей
Наотмашь зернистые трели субботы.
Надо мною: пустынь голобрюхая, в ней
Жавороночья булькота.

Все поля крупным почерком плуг
Исписал в хлебопашном блуде.
На горизонте солнечный вьюк
Качается на бугре — одногорбом верблюде.

Как редкие шахматы к концу игры,
Телеграфа столбы застыли…
Ноги, привыкшие к асфальту жары,
Энергично кидаю по пыли.

Как сбежавший от няни детеныш — мой глаз
Жрет простор и зеленую карамель почек,
И я сам забываю, что живу, крестясь
На электрический счетчик.

Дома —
Из железа и бетона
Скирды.
Туман —
В стакан
Одеколона
Немного воды.
Улица аршином портного
Вперегиб, вперелом.
Издалека снова
Дьякон грозы — гром.
По ладони площади — жилки ручья.
В брюхе сфинкса из кирпича
Кокарда моих глаз,
Глаз моих ушат.
С цепи в который раз
Собака карандаша
И зубы букв со слюною чернил в ляжку бумаги.
За окном водостоков краги,
За окошком пудами злоба
И слово в губах, как свинчатка в кулак.
А семиэтажный гусар небоскреба
Шпорой подъезда звяк.

Торцы улиц весенних тиграми
Пестрятся в огнебиении фонарей.
Сердце! Барабанами стука
Выгреми
Миру о скуке
Своей.

Жизнь! Шатайся по мне бесшабашной
Поступью и медью труб!
Язык, притупленный графит карандашный,
Не вытащить из деревянной оправы губ.

Любовь! Отмерла,
Отмерла
Ты, а кроме —
Только выслез и бред в вечера…
Докурю папиросу последнюю в доме,
И вот негде достать до утра.

Снова сердцу у разбитого корытца
Презрительно тосковать.
И в пепельнице памяти рыться
И оттуда окурки таскать!

Что окурки любовниц после этого счастья?
Смешан с навозом песок на арене!
Господь! Не соблазняй меня новой страстью,
Но навек отучи от курения!!!

Звуки с колоколен гимнастами воздух прыгали
Сквозь обручи разорванных вечеров…
Бедный поэт! Грязную душу выголи
Задрав на панели шуршащие юбки стихов.

За стаканом вспененной весны вспоминай ты,
Вспоминай,
Вспоминай,
Вспоминай,
Как стучащим полетом красного Райта
Ворвалось твое сердце в широченный май.

И после, когда раскатился смех ваш фиалкой
По широкой печали, где в туман пустота, —
Почему же забилась продрогшею галкой
Эта тихая грусть в самые кончики рта?!

И под плеткой обид, и под шпорами напастей,
Когда выронит уздечку дрожь вашей руки, —
Позволь мне разбиться на пятом препятствии:
На барьере любви, за которым незримо канава тоски!

У поэта, погрустневшего мудростью, строки оплыли,
Как у стареющей женщины жир плечей.
Долби же, как дятел, ствол жизни, светящийся гнилью
Криками человеческой боли твой!

Есть страшный миг, когда, окончив резко ласку,
Любовник вдруг измяв и валится ничком…
И только сердце бьется (колокол на Пасху),
Да усталь ниже глаз синит карандашом.

И складки сбитых простынь смотрят слишком грубо,
(Морщины лба всезнающего мудреца)…
Напрасно женщина еще шевелит губы
(Заплаты красные измятого лица)!

Как спичку на ветру, ее прикрыв рукою,
Она любовника вблизи грудей хранит,
Но, как поэт над конченной, удавшейся строкою,
Он знает только стыд. Счастливый краткий стыд!

Ах! Этот жуткий миг придуман Богом Гневным;
Его он пережил воскресною порой,
Когда, насквозь вспотев, хотеньи шестидневном,
Он землю томную увидел под собой.

Были месяцы скорби, провала и смуты,
Ордами бродила тоска напролет;
Как деревни, пылали часов минуты,
И о Боге мяукал обезумевший кот.
В этот день междометий, протяжный и душный,
Ты охотилась звонким гремением труб.
И слетел языка мой сокол послушный,
На вабило твоих прокрасневшихся губ.
В этот день, обреченный шагам иноверца,
Как помазанник легких, тревожных страстей,
На престол опустевшего сердца
Лжедимитрий любви моей.
Он взошел горделиво, под пышные марши,
Когда залили луны томящийся час,
Как мулаты, обстали престол монарший
Две пары скользких и карих глаз.
Лишь испуганно каркнул, как ворон полночный,
Громкий хруст моих рук в этот бешеный миг;
За Димитрием вслед поцелуй твой порочный,
Как надменная панна Марина, возник.
Только разум мой кличет к восстанью колонны,
Ополчает и мысли и грезы, и сны,
На того, кто презрел и нарушил законы,
Вековые заветы безвольной страны.
Вижу: помыслы ринулись дружною ратью,
Эти слезы из глаз — под их топотом пыль;
Ты сорвешься с престола, словно с губ проклятье,
Только пушка твой пепел повыкинет в быль.
Все исчезнет, как будто ты не был на свете,
Не вступал в мое сердце владеть и царить.
Всё пройдет в никуда. Лишь стихи, мои дети,
Самозванцы не смогут никогда позабыть.

Для того, чтобы быть весеннею птицей
Мало два крылышка и хвостом вертеть,
Еще надо уметь
Песней разлиться
От леса до радуги впредь.

Вот открою свой рот я багровый пошире,
Песни сами польются в уши раскрытые дней…
Скажите: в какой вы волшебной Кашире
Столько найдете чудесных вещей?!