Аполлоний Родосский - Аргонавтика

Встречу трех богинь на Олимпе Аполлоний по-своему трансформирует, наполняя миф подробными бытовыми реалиями. Гера с Афиной застают Афродиту в спальне за утренним туалетом. Трудолюбивый супруг давно отправился в свою кузницу, а бойкий сынишка где-то бегает со сверстниками. Афродита готова помочь просительницам. Она заплетает волосы, одевается, и все втроем отправляются на поиски Эрота.

В чудесном саду Зевса Эрот с виночерпием богов маленьким Ганимедом увлеченно играют в бабки. Эта сценка обычной земной игры, перенесенной на Олимп, раскрывается в экфрасе. Эрот выигрывает. Левую руку, полную золотых бабок, он крепко прижал к груди и, стоя во весь рост, с хохотом продолжает метать. Ганимед проиграл последние две бабки и поплелся прочь, столь огорченный, что даже не заметил Киприды. Та подходит к сыну, треплет его по щеке, шутливо бранит за нечестную игру и просит спуститься на землю, чтобы выстрелить в сердце Медеи. В награду Афродита обещает сыну удивительный подарок — мяч, которым некогда забавлялся маленький Зевс. Описание чудо-мяча и ссылка на Гефеста, которому вряд ли по силам создать подобный мяч, — шутливое напоминание о чудесном щите, выкованном Гефестом для Ахилла в «Илиаде». Маленький плутишка умоляет мать немедленно вручить ему подарок, но она, лаская и целуя его, отказывает.

Тогда он собирает все бабки, прячет их за пазухой матери, берет стоящий у дерева колчан с луком и летит на землю.

В «Илиаде» судьбу и исход всей Троянской войны предрешает выстрел троянца Пандара, произведенный по внушению Афины. В «Аргонавтике» ему будет соответствовать выстрел Эрота, маленького плутишки, соблазненного детским мячиком, Эрота, бездумно выполняющего просьбу матери и ее двух приятельниц. От выстрела Эрота зависел исход похода, столь удачный для Ясона, и судьба Медеи, драматизм которой еще до Аполлония раскрыл Еврипид, но предрешил Аполлоний.

Начиная с третьей книги, в «Аргонавтику» вошла Медея. Ее образ целиком создан Аполлонием. Конечно, утверждение такое голословно. Но из-за фрагментарности всего предшествующего наследия невозможно опровергнуть его. Выстрел Эрота, предшествующий ему замысел трех богинь и даже туалет Афродиты могли иметь аналогии в эпосе, хотя в каждом отдельном случае Аполлоний вносил свои коррективы, не скрывая стремления к комедийно-фарсовым сценам, делая это с едва заметной усмешкой, но, в отличие от Каллимаха, не прибегая к иронии.

Для эллинистических поэтов первостепенной была проблема становления личности и раскрытия эмоционального мира человека. Во второй половине IV в. до н. э. Аристотель никак не мог понять, как Ифигения, героиня еврипидовской трагедии «Ифигения в Авлиде», обманом вызванная в лагерь ахейцев под предлогом брака с Ахиллом, сначала трагически воспринимает предстоящую ей участь, протестует против заклания, но потом добровольно идет на смерть. Еврипид, гениальный драматург, лишь интуитивно ощутил и констатировал то, что произошло с его юной героиней, когда она узнала, что ее смерть — залог спасения ахейцев и победы в Троянской войне. Через сто лет после Еврипида великий философ Аристотель не мог принять и допустить для человека возможность развития личности. По античным представлениям, характер человека формировался раз и навсегда уже в момент зачатия. Аполлоний сумел преодолеть эту догму. Необычно для античного поэта он раскрыл те изменения, которым подверглась его героиня на протяжении второй части поэмы. Можно только предположить, что ему не мешала традиция и он чувствовал себя свободным творцом, не боясь осуждения своих читателей и слушателей. Ведь Медея была варваркой, внучкой самого Гелиоса, племянницей колдуньи Кирки, которая посвящала девочку в таинства служения страшной подземной Гекате и знакомила со всякими зельями.

В день прибытия аргонавтов Медея случайно была дома. Встреча с чужеземцами испугала и поразила юную девушку. Чудесное одеяние Ясона, весь его облик показались ей необычными. А в это время маленький Эрот, никем не замеченный, спрятался за стулом напротив нее и выпустил стрелу в ее сердце. Вмешательство бога словно дублировало то, что помимо него происходило в сердце Медеи. Подобный прием отмечался исследователями уже у Гомера как закон двойного зрения.

Все то, что в дальнейшем произойдет с Медеей, поэт перенесет в четвертую книгу. Там он подвергнет ее таким испытаниям, что легко будет представить себе героиню Еврипида, которую хорошо знали все эллины, в новой для нее и негостеприимной Элладе, за пределами поэмы Аполлония.

Новое время увидело в Медее положительную героиню, страдалицу и жертву чужих низменных поступков и страстей. Такой особенно изображали ее в новой Колхиде, среди потомков тех народов, которых впервые узнали аргонавты. Для античности задолго до Еврипида Медея была варваркой, предавшей отчизну, братоубийцей, злодейкой и ведьмой. Руками дочерей Пелия она погубила их отца, отравила правителя Коринфа и его дочь, избранницу Ясона. Еврипид изменил традиционную версию, по которой детей Медеи и Ясона убивала толпа коринфян, мстителей за смерть своего правителя. Афинские зрители осудили нововведение Еврипида. Читатели и слушатели «Аргонавтики» жили в другие времена, в другой эпохе.

Медея Аполлония очень юна и целомудренна. Она живет среди родных. Сестра Халкиопа с детства была ей второй матерью, а теперь их комнаты расположены рядом. Она росла вместе с детьми Халкиопы и Фрикса, дружила с ними, поэтому понятен страх за них, прибывших вместе с аргонавтами. Она прекрасно знает, какой смертельной опасности ее отец подверг Ясона и всех аргонавтов. Чувство первой столь внезапной любви наряду со страхом завладевает Медеей. Поэт должен передать ее волнение, смену настроений, мучительные колебания. За несколько столетий до Аполлония поэтесса Сапфо муки любви и ревности изобразила во внешних проявлениях тяжелых физических страданий. Аполлоний ненавязчиво упоминает о них, но ему необходимо вынудить Медею к решительным действиям в пользу аргонавтов. Служанка передает Халкиопе, что Медея горько плачет в своих покоях. Халкиопа, тревожась за судьбу сыновей, идет к сестре и добивается ее согласия помочь Ясону.

В классической трагедии герои раскрывали свои чувства в речах, жестах, во всем поведении. Эпос, будучи повествовательным жанром, ограничивал возможности Аполлония. Поэт обратился к эпическим развернутым сравнениям, которые в «Илиаде» совершенно уникальны и не имеют аналогов даже в мировой литературе. Спор о роли и функции таких сравнений до сих пор не решен в науке. Одно из объяснений, наиболее правдоподобное, сводится к тому, что их сюжеты, содержащие привычные для слушателей сцены, помогают устранять временные и пространственные преграды, проецируя нечто давнее и далекое в современный видимый и знакомый всем мир.