Вера Полозкова - Непоэмание

овраг. Разве враг я тебе, чтобы мне в лицо, да слезоточивым. Я ведь тебе

не враг.

Теми губами, что душат сейчас бессчетную сигарету, ты умел еще улыбаться

и подпевать. Я же и так спустя полчаса уеду, а ты останешься мять

запястья и допивать. Я же и так умею справляться с болью, хоть и

приходится пореветь, к своему стыду. С кем ты воюешь, мальчик мой, не с

собой ли.

Не с собой ли самим, ныряющим в пустоту.

21-22 мая 2007 года.

Тим, Тим.

Южный город-побратим.

Пусть нас встретит теплый ветер

Там, куда мы прилетим.

Тим, Тим.

Пьеса в стиле вербатим.

Словно жизнь, непредсказуем,

Словно смерть, необратим.

Тим, Тим.

Мальчик в лавочке "интим" -

Окружен лютейшим порно

И притом невозмутим.

28 мая 2007 года.

Было белье в гусятах и поросятах – стали футболки с надписью «Fuck it

all». Непонятно, что с тобой делать, ребенок восьмидесятых. В голове у

тебя металл, а во рту ментол. Всех и дел, что выпить по грамотной

маргарите, и под утро прийти домой и упасть без сил. И когда орут – ну

какого черта, вы говорите – вот не дрогнув – «Никто рожать меня не просил».

А вот ты – фасуешь и пробиваешь слова на вынос; насыпаешь в пакет

бесплатных своих неправд. И не то что не возвращаешь кредитов Богу –

уходишь в минус. Наживаешь себе чудовищный овердрафт. Ты сама себе

черный юмор – еще смешон, но уже позорен; все еще улыбаются, но

брезгливо смыкают рты; ты все ждешь, что тебя отожмут из черных

блестящих зерен. Вынут из черной, душной твоей руды. И тогда все поймут;

тогда прекратятся муки; и тогда наконец-то будет совсем пора. И ты

сядешь клепать все тех же – слона из мухи, много шума из всхлипа, кашу

из топора.

А пока все хвалят тебя, и хлопают по плечу, и суют арахис в левую руку,

в правую – ром со льдом. И ты слышишь тост за себя и думаешь – Крошка

Цахес. Я измученный Крошка Цахес размером с дом.

Слышишь все, как сквозь долгий обморок, кому, спячку; какая-то кривь и

кось, дурнота и гнусь. Шепчешь: пару таких недель, и я точно спячу. Еще

пару недель – и я, наконец, свихнусь.

Кризис времени; кризис места; болезни роста. Сладко песенка пелась, пока

за горлышко не взяла.

Из двух зол мне всегда достается просто

Абсолютная, окончательная зола.

***

В какой-то момент душа становится просто горечью в подъязычье, там, в

междуречье, в секундной паузе между строф. И глаза у нее все раненые,

все птичьи, не человечьи, она едет вниз по воде, как венки и свечи, и

оттуда ни маяков уже, ни костров.

Долго ходит кругами, раны свои врачует, по городам кочует, мычит да ног

под собой не чует.

Пьет и дичает, грустной башкой качает, да все по тебе скучает, в тебе,

родимом, себя не чает.

Истаивает до ветошки, до тряпицы, до ноющей в горле спицы, а потом вдруг

так устает от тебя, тупицы, что летит туда, где другие птицы, и садится

– ее покачивает вода.

Ты бежишь за ней по болотам топким, холмам высоким, по крапиве, по дикой

мяте да по осоке – только гладь в маслянистом, лунном, янтарном соке.

А души у тебя и не было никогда.

21 июня 2007 года.

Мое сердце тоже – горит, как во тьме лучина.

Любознательно и наивно, как у овцы.

Не то чтоб меня снедала тоска-кручина,

Но, вероятно, тоже небеспричинно

Обо мне не плачут мои вдовцы.

Их всех, для которых я танцевала пташкой, -

Легко перечесть по пальцам одной руки;

Не то чтоб теперь я стала больной и тяжкой,

Скорее – обычной серой пятиэтажкой,

В которой живут усталые старики.

Объект; никакого сходства с Кароль Буке,

Летицией Кастой или одетой махой.

Ни радуги в волосах, ни серьги в пупке.

И если ты вдруг и впрямь соберешься нахуй, -

То мы там столкнемся в первом же кабаке.

24 июня 2007 года.

Где твое счастье,

что рисует себе в блокноте в порядке бреда?

Какого слушает Ллойда Уэббера,

Дэйва Мэтьюса,

Симпли Рэда?

Что говорит, распахнув телефонный слайдер,

о толстой тетке, разулыбавшейся за прилавком,

о дате вылета,

об отце?

Кто ему отвечает на том конце?

Чем запивает горчащий июньский вечер,

нефильтрованным темным,

виски с вишневым соком,

мохито, в котором толченый лед (обязательно чтоб шуршал как морская

мокрая галька и чтоб, как она, сверкал)

Что за бармен ему ополаскивает бокал?

На каком языке он думает? Мучительнейший транслит?

Почему ты его не слышишь, на линии скрип и скрежет,

Почему даже он тебя уже здесь не держит,

А только злит?

Почему он не вызовет лифт к тебе на этаж,

не взъерошит ладонью челку

и не захочет остаться впредь?

Почему не откупит тебя у страха,

не внесет за тебя задаток?

Почему не спросит:

- Тебе всегда так

сильно

хочется

умереть?

28 июня 2007 года

Меня любят толстые юноши около сорока,

У которых пуста постель и весьма тяжела рука,

Или бледные мальчики от тридцати пяти,

Заплутавшие, издержавшиеся в пути:

Бывшие жены глядят у них с безымянных,

На шеях у них висят.

Ну или вовсе смешные дядьки под пятьдесят.

Я люблю парня, которому двадцать, максимум двадцать три.

Наглеца у него снаружи и сладкая мгла внутри;

Он не успел огрести той женщины, что читалась бы по руке,

И никто не висит у него на шее,

ну кроме крестика на шнурке.

Этот крестик мне бьется в скулу, когда он сверху, и мелко крутится на лету.

Он смеется

и зажимает его во рту.

8 июля 2007 года.

На пляже "Ривьера" лежак стоит сорок гривен.

У солнышка взгляд спокоен и неотрывен,

Как у судмедэксперта или заезжего ревизора.

Девушки вдоль по берегу ходят топлесс,

Иногда прикрывая руками область,

Наиболее лакомую для взора.

Я лежу кверху брюхом, хриплая, как Тортила.

Девочки пляшут, бегают, брызгаются водою -

Я прикрываю айпод ладонью,

Чтоб его не закоротило.

Аквалангисты похожи на сгустки нефти - комбинезон-то

Черен; дядька сидит на пирсе с лицом индейского истукана.

Я тяну ледяной мохито прозрачной трубочкой из стакана

И щурюсь, чтобы мальчишки не застили горизонта.

Чайки летят почему-то клином и медленно растворяются в облаках.

Ночью мне снится, что ты идешь из воды на сушу

И выносишь мне мою рыбью душу,

Словно мертвую женщину, на руках.

10 июля 2007 года.