Луис Камоэнс - Лузиады. Сонеты

А впрочем — вдруг подует ветерок?»

— Кто, Порция, твою направил руку, 752

Случайность или пламенный порыв?

— Любовь решила, кровь мою пролив,

Узнать, стерплю ли я и эту муку.

— Зачем же, с жизнью торопя разлуку,

К страданьям смерти обращать призыв?

— Чтоб, страх перед кончиной победив,

Постичь терпенья горькую науку.

— Но, сталью из груди извергнув кровь,

Зачем огнем ты жжешь себя? — Велела

Мне умирать и мучиться любовь.

— Что ж, сталь слаба? — Она сильна, но тело

Привыкло к ней и жаждет смерти вновь

От высших мук, которым нет предела.

В отчаянье увидела Кибела,

Чем завершился ревности дурман,

И застонала, обнимая стан

Живой сосны — возлюбленного тело.

Но горе в радость обратить сумела,

Вновь зазвучал ликующий тимпан:

Нетленной славой Аттис осиян —

Сосна равняться с лавром может смело!

О, твой, сосна, стремителен полет

В глубь мирозданья, в тайный мир вселенной.

Был щедр Юпитер. Чуден твой удел.

Блаженна ты! Но как же счастлив тот,

Кто под твоей защитою священной

Величием стиха тебя воспел!

Мучительно за годом год идет,

А дней уже осталось так немного.

Но чем их меньше, тем длинней дорога,

Тем больше в сердце горестных забот.

Мой дар слабеет, и который год

Не знает радость моего порога.

И только опыт, все измерив строго,

Порой обман грозящий узнает.

Гонюсь за счастьем — вот оно! попалось!

Увы! рванулось и опять умчалось.

Я падаю, встаю, пропал и след…

Бегу опять, зову, — оно далеко.

Вперяю в даль отчаянное око…

Оно исчезло, и надежды нет.

Меняются и время и мечты;

Меняются, как время, представленья.

Изменчивы под солнцем все явленья,

И мир всечасно видишь новым ты.

Во всем и всюду новые черты,

Но для надежды нет осуществленья.

От счастья остаются сожаленья,

От горя — только чувство пустоты.

Уйдет зима, уйдут снега и холод,

И мир весной, как прежде, станет молод,

Но есть закон: все обратится в тлен.

Само веселье слез не уничтожит,

И страшно то, что час пробьет, быть может,

Когда не станет в мире перемен.

Надежда встарь питала песнь мою,

И боги на Олимпе мне внимали.

Я слезы лил, слагая песнь печали,

О тех слезах я ныне слезы лью,

Когда о прошлом мыслю иль пою.

Так тяжки мне воспоминанья стали,

Что боль от них — увы, не навсегда ли? —

Как злейшую, на дне души таю.

Ведь если правда, если непреложно,

Что боль одна предшествует другой,

То счастье для меня уж невозможно.

Иль нет закономерности такой?

Увы, недаром сердце так тревожно,

Не ведать счастья — горький жребий мой.

Воображенье! — средь пустых забот

Ужель тебе моих несчастий мало,

Ужель тому страданий не хватало,

Кто весь свой век дорогой бед идет?

Зачем измучен вымыслами тот,

Чей взор глядит так скорбно, так устало?

Ведь и мечтать о счастье не пристало

Тому, кто знал одних лишений гнет.

Хоть объясните, мысли, убегая,

Что гонит вас, какое колдовство

Вас путает, бесовщина какая?

Не отрекайтесь в гневе от того,

Кто сам себя готов убить в печали,

Когда и впрямь вы на него восстали.

В отчаянье глубоком пребывала

Уже давно терзаемая грудь.

И, увидав, что муку не стряхнуть,

Душа уж не страшилась, не желала.

И все же память сердце убеждала,

Что может счастье прежнее вернуть

Тот образ, чья божественная суть

Мой разум красотой околдовала.

Как сердце верит радостно тому,

Во что поверить хочется ему,

Не видя, что судьба над ним смеется!

Пускай хоть ложь — я радуюсь и ей.

Быть может, мука будет тяжелей,

Но хоть мечта для сердца остается.

Ни кознями, ни сотней разных бед,

Никак любовь меня убить не может,

Никак надежд моих не уничтожит, —

Ведь не отнимешь то, чего и нет.

Я шел за счастьем — потерял и след,

И жизнь удары гибельные множит.

Но страх мой челн остановить не может,

Я с бурями боролся много лет.

И сердце безнадежное гордится

Спокойствием. Но, враг непобежденный,

Любовь опять готовит месть ему.

И мне недуг, что здесь в груди гнездится,

Не знаю как, не знаю где рожденный,

Не знаю, чем грозит и почему.

Смерть разрубает жизни узелок,

Завязанный Амуром, нежным богом.

Нас топит Время медленным потоком,

Разит Разлуки яростный клинок.

И, чтоб Амур в страданьях изнемог,

Смерть сталкивает, будто ненароком,

Уже в который раз в бою жестоком

Холодный Разум и коварный Рок.

Смерть властвует, по всей земле шагая.

Внезапно острым лезвием взмахнет,

От тела душу отторгая разом.

Но торжествует все ж Амур — и вот

Двоих стрела пронзает золотая, —

И что им Время, Рок, Разлука, Разум!

Кто любит — побуждаемый мечтой,

В любимое свое преобразится.

Так мне — чего желать, к чему стремиться?

Оно во мне — желаемое мной.

Мой дух, как предначертано судьбой,

Сумел с любимым воедино слиться,

И тело не взыскует, не томится,

Когда душа — в гармонии с собой.

Но та, кто в красоте необычайной

Как атрибут с предметом, связью тайной

С моей душой навек сопряжена,

Во мне живет, как чистая идея.

Я стал любовью, божеством владея, —

Ей форма, как материи, нужна.

Здесь, в этом Вавилоне, где не счесть 753

Всех преступлений злата и порока,

Где правит ложь и у ее порога

Забита совесть и распята честь,

Где зло царит и торжествует лесть,

Добро глядит затравленно, убого,

А тиранию славят, словно бога,

К вершинам власти только бы пролезть.

И в этом хаосе, круговращенье,

Где благородство, мудрость и закон

У низости в нижайшем подчиненье,

Я завершить свой путь приговорен,

Собой оставшись в общем помраченье.

И мне ли позабыть тебя, Сион!

Я вспоминал на берегу Евфрата 754

О славе той, что пронеслась, как сон.

И ты, благословенный мой Сион,

Был осенен крылом ее когда-то…

«Не пой о том, к чему уж нет возврата, —

Мне говорили, — чем ты омрачен?

Звучит рассказ твой, словно тяжкий стон.

Не скорбью лишь одной душа богата!

О светлом пусть поет твоя струна.

Печали не приносят утешенья,

Чужое горе — в мире сирота».

Я отвечал: «Когда поражена

Душа тоской, то в песне исцеленья

Она не ищет. Смерть — ее мечта».

Дожди с небес, потоки с гор мутят

Речную глубь. В волнах не стало брода,

В лесах не стало лиственного свода,

Лишь ветры оголтелые свистят.

Сменил весну и лето зимний хлад,