Василе Александри - Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница

У ручья, в душистой чаще,
Сладко будет нам одним,
Здесь тебя осыплют липы
Цветом трепетным своим.

Златокудрую головку
Низко-низко наклони,
Только розовые губы
Ты оставишь для меня…

Нам приснится сон счастливый;
Дуновенье ветерка
Переливы тихой песни
Донесет издалека.

И опять, под песню леса,
Мы притихнем, засыпая.
Станут нас баюкать липы,
Легким цветом осыпая.

Под крыло головку спрятав,
Сном голубка почивает,
В лунном свете оперенье
Перламутром отливает.

В небе высыпали звезды
И на мир глядят, мигая.
Ночь безмолвна. Только гальку
Шевелит волна речная.

Месяц красный, как жаровня с раскаленными углями,
Озаряет лес и замок, вознесенный над холмами,
И потоков бурных воды, ниспадающие с круч;
На безжизненные скалы он бросает яркий луч:
Крепостные стены встали, на утесы опираясь,
И смельчак скользит над бездной, по отвесу вверх взбираясь.
Он цепляется за камни, он по выступам ползет,
Наконец, окна достигнув, он ломает переплет,
Проникает в амбразуру и неслышною стопою
Пробирается тихонько к потаенному покою.
Сквозь решетки узких окон светит кроткая луна,
Как в цветах переплетенных, в них запуталась она.
И куда лучи проникнут, там полы белее мела,
А в углах, где их не видно, сажа темени осела.
Ткань, прозрачней паутины чудодея-паука,
Вся блестя и колыхаясь, словно льется с потолка.
Ткань готова оборваться, пасть под тяжестью бессчетных
Переливчатых каменьев, самоцветов искрометных.
Там, за пологом, принцесса, в бликах ласковой луны,
На высоком, пышном ложе видит радужные сны.
То, что лик ее округлый, как заря, лучист и светел.
Сквозь струящиеся ткани мигом юноша заметил.
Непослушная застежка расстегнулась над плечом,
Тело девушки сияет в целомудрии своем.
Золотые кудри смело разметались по подушкам,
Голубою тенью жилки от висков сбегают к ушкам,
А на лбу точеном брови изгибаются дугой,
Их природа начертала неповторною чертой.
И ресницы чуть трепещут, как густые опахала,
И рука ее повисла так беспомощно, устало.
Жаром юности тревожной грудь принцессы налита.
Чуть дыханье приоткрыло непорочные уста,
Несравненная улыбка шевелит их еле-еле,
И рассыпанные розы увядают на постели.
Он срывает тонкий полог, к ложу быстро подойдя,
И слетают на пол брызги самоцветного дождя.
Он глазам своим не верит, он исполнен восхищенья:
Непостижна прелесть девы и очам воображенья.
Над красавицей склонившись и, себя не помня сам,
Припадает он губами к свежим девственным губам,
А потом кольцо снимает с указательного пальца
И… внезапно исчезает… Поищи теперь скитальца!

А наутро с изумленьем видит юная принцесса,
Что ее бескровны губы и… оборвана завеса…
Дева думает: «О, радость! Может быть, вчера ко мне
Збурэтор [40] Збурэтор — крылатый дух любви в румынских поверьях. являлся смуглый, чтоб умчать меня во сне?»

Пусть о девах каждый судит благосклонно или злобно,
Но красавица Нарциссу [41] Нарцисс — в древнегреческой мифологии — прекрасный юноша, влюбившийся в свое отражение в воде. сразу сделалась подобна:
Увидав в зеркальной глади облик, влагой отраженный,
Он пред ним застыл навеки и стоит завороженный.
И любой, кто в это время королевну ни застал бы,
Кто врасплох пред зеркалами вдруг ее ни увидал бы,
Тот не мог бы не заметить, как она, собой любуясь,
Глаз от стекол не отводит, и смущаясь, и волнуясь.
Тот бы понял, что случилось, и вздохнул бы — как ни странно;
Дева юная постигла красоту свою нежданно, —
Образ вдруг пред ней представший, отраженный зеркалами,
Со снопом волос лучистых и с бездонными глазами.
Созерцая совершенство ослепительного тела,
Королевна молодая вспоминает то и дело:
«Я не знаю явь ли это, сон приснился ли чудесный,
Но входил ко мне красавец чернокудрый, неизвестный.
И с тех пор, о нем тоскуя, и с тех пор, томясь в разлуке,
Я к пришельцу простираю умоляющие руки.
То горюя, то внимая зову сладостной надежды,
В волоса я одеваюсь, как в роскошные одежды.
От любви, от ожиданья розовее стал румянец…
Почему же не приходит снова милый чужестранец?
Изгибая стан свой стройный, я пред зеркалом танцую…
Разве где-нибудь найдет он краше девушку другую?
Я люблю себя за то лишь, что меня любить он может.
О мой рот! Смотри — не выдай то, что помыслы тревожит.
Пусть никто о том не знает, даже он, мой друг любимый,
Он, ко мне в покой вступивший силой чар непостижимой».

Еженощно приходил он в час всеобщего молчанья,
И принцесса просыпалась от горячего лобзанья.
Дева юношу однажды удержала у себя,
Поглядев в глаза с мольбою, начала шептать любя:
— Нет! Останешься со мною ты, доныне чуждый счастью.
Я стремлюсь к тебе всем сердцем, и полна я нежной страстью.
Ты не думай, что на свете нет души тебе родной,
Что бродить ты вечно должен тенью скорбной и немой.
Ты не будешь жить отныне всем чужой и одинокий:
Ты теперь мой добрый гений, мой избранник грустноокий. —
Он садится с нею рядом, обнимает гибкий стан,
Светом слов ее любовных лик принцессы осиян.
Молвил юноша: «Впервые я глаза увидел сказки.
Смысл речей твоих неясен, но я слышу трепет ласки.
Блеску молнии подобен золотой желанный сон,
Лишь тебя рукой касаюсь, мне тотчас же снится он.
Счастлив я, когда ты смотришь все нежнее и нежнее,
И твоих волос сиянье по моей струится шее;
Счастлив я, когда, желая к сердцу милого прильнуть,
Ты свое лицо положишь мне доверчиво на грудь;
Счастлив я, когда целую кожу плеч твоих атласных
И в твоем дыханье чую сладость наших чувств согласных;
Счастлив я, когда в волненье даришь ты свои уста,
И сердца в изнеможенье, и сбывается мечта».
Им друг другу бы хотелось в этот миг сказать так много.
Но любовь — плохой учитель цицероновского слога.
Поцелуй — красноречивей всех обычных слов земных:
И ликующим влюбленным в миг блаженства не до них.
В темноте лицо принцессы обожгло румянцем алым,
Волоса ее укрыли, словно брачным покрывалом.