Давид Самойлов - Стихи

Когда больна мать, так как-то пусто в доме. Нет уюта, нет того особенного теплого домашнего спокойствия, которое царит дома. Все идет как-то неуклюже: нет руки. Когда болен отец, в доме царит гнетущая тоска, будто обвалилась опора, на которой стоит семья, и летишь в какую-то яму неизвестности. Он лежит обыкновенно, стараясь скрыть плохое самочувствие, и на все расспросы отвечает: “Очень хорошо”, и когда нечаянно стон прорвется у него, так знаешь: дело плохо.

Семья наша идет как хорошо смазанная машина. Двигатель наш — папаша, механизм — мамаша и я — продукт этой машины. Папаша наш человек спокойный, незлой, отдавшийся науке. Он отнюдь не утонул в ней, она не поглотила его и он не отошел от жизни. С ним мы часто говорим и спорим по разным вопросам, порой преподает он мне уроки морали, но не в форме скучных нравоучений. Человек он честный. Когда мне было лет шесть-семь, рассказывал он мне разные истории из библии и старался воспитать во мне дух национализма. Однако националист вышел из меня неважный, хотя я не лишен чувства некоторой национальной гордости и самолюбия.

Мамаша, наоборот, вспыльчивая, увлекающаяся, очень добрая. Она практичнее папаши. В своей семье ее мнение считают решающим и ее побаиваются и уважают братья, сестры и вообще все родственники. У нас в семье она тоже имеет решающий голос и обычно решение всех важных вопросов предоставляется ей. Она тоже часто участвует в наших спорах и высказывает мысли более передовые, чем папаша-демократ. У нее я унаследовал поэтическое чутье, которое, вместе со вкусом и пониманием музыки, развито у нее сильно.

Характер я тоже от нее унаследовал. Она у нас руководит домом. У меня с ней иногда бывают перебранки на почве мелочей (мамаши, любящие своих детей, обычно всегда, давая им свободу в большом, преследуют их в мелочах). У нее стремление сделать хорошо, часто просто нецелесообразное, у меня упрямство. Часто доходит до крупных конфликтов, в которых, с одной стороны: кричат о неблагодарности (что в данные моменты верно), а с другой, об угнетении, о том, что “я уже тоже не маленький” и т. д. (что тоже верно). Это продолжается до тех пор, пока папаша — всеобщий миротворец — не успокоит обе расходившиеся стороны.

1. XII. Сегодня папа уехал в Новосибирск и в Иркутск (второй пункт тайно от мамаши). Ездил провожать на вокзал. Как хотел бы я уехать отсюда куда-нибудь подальше, в глушь. Уехать на целый год, чтобы отдохнуть от шума и суеты, а то голова устала и порой кажется: какой-то туман, липкий и вязкий, заволакивает сознание.

Дома немного грустно и пусто. Настроение несколько раздраженное. Сейчас затворю все двери и буду писать.

6. XII. Дни бегут как бешеные. Каждый день хотел написать и времени не было. Бурный водоворот радостей, печалей, дум, науки, творчества проглатывает время, не оставляя ни минуты свободной.

А как интересно жить! Как ничтожны эти минутные горести, как низменны эти личные интересы!

Я обрел мир: я уверовал в свой талант. (…) Всего удивительней, что убедил себя в этом я сам, сам убедил и сам уверовал. (…)

Позавчера был у меня Герман. Он, оказывается, неплохо разбирается в поэзии. Он заявил, что не ожидал от меня таких стихов, а последнее стихотворение мое ему даже понравилось. Показывал я стихи и Пуцилло. Он сказал, что писать я могу, но не нравится ему “высокий штиль” и отсутствие современных мотивов. В пример он приводил Некрасова: простота и выразительность. Он прав. Нужно найти прекрасное в настоящем. Сейчас ищу я тему для монументального произведения из эпохи гражданской войны. (…)

8. XII. (…) Когда читаешь философию, многие положения требуют тщательного продумывания и медленного уяснения.

Сейчас я штудирую “теорию отражения” и многие вопросы вызывают длительные рассуждения. Например, об единстве мышления и бытия: как понимать это единство? А понять его можно с двух сторон. Во-первых, мышление и бытие находятся в единстве постольку, поскольку субъект, обладающий способностью мыслить, существует и мышление остается у него до тех пор, пока он существует. Во-вторых, единство бытия и мышления состоит в том, что они подчиняются одним и тем же законам. Не будет ли открытие периодической системы элементов прекрасным доказательством того, что принципы природы не противоречат принципам мышления и что наше мышление подчинено тем же законам? Ведь если бы этого не было, если бы законы мышления противоречили бы законам объективного мира, то разве могли бы согласоваться их конечные результаты.

Может быть еще и третий вариант единства мышления и бытия — это: nihil est in intellectu, quod non fuerit in sensu, т. е. содержание мышления целиком исходит из чувств.

Какой же из этих трех вариантов верен, или все они вместе указывают на единство бытия и мышления, или, может быть, я стою на ложном пути? Главное — не у кого спросить.

То же самое обстоит и с положением “бытие определяет сознание”.

Об этих вопросах спрошу я у Германа, сейчас же хочу я описать тему спора, которая занимает меня до сих пор. Спорил я с девицей (…) Темой нашего спора была страсть — что такое страсть? (…)

“Разве страсти, — говорит Флобер, — не единственная прекрасная вещь на земле, не источник героизма, энтузиазма, поэзии, музыки, искусства — всего?” Да он тысячу раз прав, ибо все прекрасное, что окружает нас, создано страстью.

А разум? Да, разум создал много полезного, он открыл законы, он научил людей математике, он нашел систему в беспорядочном, объяснение в непонятном, правильное— в неправильном; это он провел дороги по непроходимым горам, это он изобрел машину, построил жилище, заставил природу работать на человека! Это разум! Но разве все прекрасное скрывается в цифрах, заключается в законах? Разве смог разум открыть формулу вдохновения, разве сумел он создать прекрасную статую или великую картину?? Разве разум руководит бойцом в сражении, поэтом во вдохновении и влюбленным в любви?

Разве искусство, героизм и поэзия не самое прекрасное на земле? И, наконец, разве в пылу увлечения наукой думал ли ученый о пользе, когда открывал полезное, думал ли о ней строитель, когда возводил здание? Нет! Ими руководило одно желание — узнать незнакомое, построить прекрасное. Таким образом, разве не может “разумное и полезное” быть создано страстью? Может, ибо все, что создано человечеством, создано страстью. (…)

Разум наш — медленный свет факела. Он горит долго и дает всегда ровное количество света. (…) Страсть это бурная вспышка молнии. Она ослепляет, она рушит и создает сразу; она ослепляет и потому в моменты ее мы находимся в состоянии самозабвения. Вот что такое страсть — это высшая форма разума. (…)

(…)

12. XII. Прекрасное расположение духа не покидает меня. Мое настроение — не беспричинная веселость молодого щенка, не радость беззаботного человека; оно — глубокое, спокойное и радостное равновесие души, достигнутое размышлением, самоанализом. (…)