Давид Самойлов - Стихи

Начну с конца, т. е. с перевода из поэмы Мицкевича. Я уж давно послала свой ответ переводчику. Большинство моих замечаний — конкретных — совпадают с Вашими, и я очень этим горжусь. И «сласть поклонов» и «вплоть прибиты» и т. д. У него не без находок (срам орденов, напр.), но он синтаксически провалил две ударные строфы: о Бестужеве и Рылееве. Был перевод 1905 г., некоего Виноградова (я не знаю, кто это); там — явно не соблюден не только ритм — размер, но строфы звучали и горько и сильно и по-русски, читателю доносилось естественно.

А у нового переводчика тут ничего не поймешь, не прочтешь, синтаксис — головоломка (зато наверное «точнее»).

С Вашим отзывом я решила поступить так. Я не напишу «перевод плохой», а перепишу и пошлю все Ваши конкретные замечания.

А послали вы ему Вашу книжку? Надеюсь, да. Очень мне не хочется, чтобы этот человек «загинул», растворился, пропал, очень у меня всегда за него сердце болит — что бы он ни выкаблучивал. Жизнь свирепо расправилась с ним за его ошибки (переводческие и не переводческие), а впереди, боюсь, расправится еще свирепее.

Отзыв М[арии] С[ергеевны] о его переводе мне неизвестен. Она в Голицыне, мне туда не добраться. Отзыв другого переводчика (который с испанского)1 — то же, из-за моего незнакомства с ним (с могучим переводчиком). Боюсь, все отзывы совпадут… Тексты я послала.

Теперь об адресате Вашего «Часового». Вы пишете, что даете ему отпущение, и советуете мне не гневаться на него. А я даже и сама удивляюсь, до какой степени я на него не гневаюсь. Духовная связь давно между нами порвалась (чем и доказала, что всегда была кажущейся). Человек он славный. Думать не умеет решительно. Положение его и сейчас уже фальшивое — впредь окажется еще фальшивее, но он этого не понимает. (И сам делается фальшив.) Она умнее его (толковее, точнее и чуть-чуть избирательнее), но, Вы правы, и в ней тот же набор суетности. Ради Бога, простите непростительную мазню! Житейски я к ним обоим привязана, но их умение самообманываться уже многое перегрызло. В самом главном любим мы разное: представьте, они оба в восторге от «Старика»… Ну, конечно, Вы правы, Трифонов не умеет писать, но они ведь читать не умеют, их не только никто никогда не учил читать — но разучивали… Повторяю: я не сержусь, я только не желаю участвовать в обмане. И потому не хочу затяжек, мечтаю о скорости.

(Ревность по моему дому, моя ревность по моему дому, т. е. по полноте одиночества. В последнее время у меня жажда избавляться от мнимостей.)

Ваш отзыв о переписке трех гениев — «объядение», как написал бы Герцен. Я перечитывала и перечитывала — себе, Люше, Фине. Я думаю точно так же, как Вы, но Вы нашли слова наповал. (Чего стоит одна приписка сбоку: «М.Ц. — зараза»). Конечно, она гениальный поэт (местами) и прозаик (местами), но — баба! Бабские выверты. Однако и мужчины хороши, п[отому] ч[то] эти выверты имеют над ними власть. Правы Вы и в том, что изо всех троих самым благородным, великодушным и великим остается Пастернак. Чистая душа. Он не только великодушен, он простодушен… Но, в конце концов, он ведь ее понял. Женя приводит такие его слова: «В этой женщине сидят 10 мужчин». В самом деле: при женской истеричности она по-мужски рационалистична. И настырна.

…А Р[аисе] Д[авыдовне] в это воскресенье исполнилось 60 лет. Я не пошла — из ненависти к толчее. Там, говорят, было человек 45. А самое интересное: она получила поздравит[ельную] телеграмму от президиума СП РСФСР. Вот и хорошо.

P.S. Я решила ни в коем случае не читать двух книг: воспоминаний Ивинской и воспоминаний Катаева. (С меня хватит Н[адежды] Я[ковлевны] М[андельштам].) Но читателям «интересно».

Л.Ч.

26/VII 78

Стихи!

1 Речь идет об Анатолии Михайловиче Гелескуле, переводчике, ближайшем друге А. Якобсона.

2 Строки из стихотворения А. Блока «Ну, что же? Устало заломлены слабые руки…».

Дорогая Лидия Корнеевна!

Рад был полному совпадению с Вами по всем вопросам. Сейчас у меня никаких мыслей нет, ибо настала хорошая погода и можно ежедневно погружаться в море. Хорошая погода размагничивает, а мне нужно делать поправки к «Рифме», поскольку замечания рецензентов (особенно Гаспарова, который все на свете знает) оказались вполне толковыми. Вторую рецензию написал поэт С.С. Наровчатов. И тоже весьма одобрительную. Сейчас я выскажу одну мысль, которая Вам не понравится. Тогда не сердитесь и отнесите ее на счет жаркой погоды. Наровчатов и «Часовой» относятся к одной категории людей: у которых самое ценное — натура. А чем выше, тем хуже: характер, личность. И, конечно, у Наровчатова с этим обстоит совсем скверно, так что и сравнивать с «Часовым» грешно, но приемлю я обоих (а ведь я и Наровчатова как-то приемлю) именно на уровне натуры.

Итак, я додалбливаю «Рифму». Работа самая гнусная, — которую я ненавижу: приводить рукопись в полный порядок для сдачи в производство. Это ужас. Во-первых, надо знать, где ставить все запятые. Во-вторых, унифицировать весь «аппарат». Исправлять опечатки, вписывать и впечатывать исправления. Все, что Вы так хорошо и мастерски умеете делать.

Стихи совершенно не идут. Подумываю только о новой поэме исторического содержания. О том, как Пугачев вступает в Москву и что там делает. Поэма будет незаконченная, потому что дело Пугачева еще далеко не закончено, и хорошо бы, так и осталось навсегда. Иначе выйдут такие могучие «канделябры», что весь свет сотрясется.

Стихи Вам не посылаю, т. к. надеюсь довольно скоро увидеться. Так получается, что я приеду в Москву (если, конечно, Петруша-Павлуша не выкинут какой-нибудь пакости) в 20-х числах августа.

Из Москвы же пошлю книгу нашему переводчику. Дома у нас в данный момент все в порядке. Только Галя смертельно устала от прошедших болезней и непроходящих гостей. Но и гости недели через две начнут разъезжаться. Мама отъезжает 3 августа. Ей здесь не слишком нравится, ибо не нравится, прежде всего, пярнуский вариант нашей жизни, да и компании подходящей нет. Но ей здесь поскучать полезно: хоть раз в году она дышит морским воздухом. (Хотя наличие моря подвергает сильному сомнению: дойти до моря ей далеко, а за высокой приморской травой его не видать).

Из Вашего письма я понял, что Вы работаете и большую часть времени проводите в Переделкине. Может, я туда к Вам и приеду. Ничего Вы не пишете о Вашем здоровье.

Если будет у Вас время, успею еще здесь получить от Вас письмо. А нет — до встречи.

Привет Вам от Гали.

У меня вышла пластинка, но я ее еще не видел. В Москве подарю.

О «Старике» я думал. Это не просто плохо написано. Это начало нового направления литературы: литература «сытого» города. Им уже не нужно проходить тех этапов, которые прошла до «сытости» деревенская проза. Сытый город также допустит «правдивую» ретроспекцию. Она не вредит после обеда.