Давид Самойлов - Стихи

Стихи о М.С. для меня тоже — не стихи. Первое — Вы правы — вообще очень плохое. Посоветуйте — вставлять ли их в книгу.

Я весь месяц работал как проклятый. Теперь можно бы и отдохнуть, но какая-то инерция действует. Каждое утро сажусь за стол.

Пока ничего путного.

Живем мы довольно хорошо. Дети не болеют. Это главное. Даже Галя немного отдохнула.

Вашу «шпильку» не принимаю. Там, правда, не скобки, а тире. Но для меня что молва, что легенда — одно и то же. А работа — Вы правы — талантливая. Этим бы ему и заниматься. Здесь Ким. Рассказал мне (сам не заметив) очень существенное. Но это до встречи.

Между правдой и истиной разница есть. Ведь Л[ев] в каждый данный момент не врет. А обнять целого не может. О А[лександре] И[саевиче] не с Вами говорить. Он, как и Л[ев], правды от истины не отличает.

Если нам доведется прожить еще лет 10, вся неправда — довольно кровавая — будет называться именем А. И.

С правдой надо обращаться осторожно.

Прочитал работу Р[аи] о Хемингуэе. Это отвратительно1. Напрасно Вы отличаете ее от него. Два сапога пара.

Ваш Д.

1 Вероятно, речь идет о книге «Хемингуэй в России», работу над которой Р.Д. Орлова начала в середине 70-х гг. Книга опубликована в Америке через много лет (Ann Аrbог. 1985). См. также: Р. Орлова. Русская судьба Хемингуэя // Вопр. лит. М., 1989. № 6, с. 77—107.

19/VII 79

Дорогой Давид Самойлович.

Я болею. «Нарушено кровоснабжение правого полушария мозга». Читать и писать не позволя[ют]. Я не работаю. Доработалась до этого самого нарушения. Но, думаю, на письмо меня все-таки хватит.

Прежде всего о стихах. Думаю, что стихи памяти М[арии] С[ергеевны] включить в сборник надо. Какая-то ее благоуханность, самоотреченность там передана. Если говорить не «о качестве стихов», а о схожести портрета, то в портрете, для полноты сходства, не хватает — ее страстности. Она ведь была не только тиха, скромна, тверда, горда, но и страстна, полна любвей и ненавистей. (Это я не к тому, что Вы это должны отразить — а просто так — о ней — Вам.)

Про новые стихи. Ну как о них писать, если Вы вперед заклеймили бедную критикессу? Невольно чувствуешь себя ею… «Свободный стих» прекрасен, прекрасен — в доказательство скажу, что моя внутренняя биография совсем не совпадает с Вашей, совпадения — во времени — не те, — и все равно повторяю: «Свободный стих» прекрасен, мудр и, сквозь горечь — счастлив. Да будет так! (Или, точнее: пусть было так, хотя и «было не так» — для меня.) Однако, превращаясь на мгновение в бедную критикессу, позволю себе заметить, дорогой мэтр, что, быть может, слово «схождение» следует заменить другим? Осмеливаюсь предложить «нисхождение». Но тогда нельзя — «под». Ну, Вам виднее… «Сближают болезни и смерти» оставило меня холодной, как цемент, а вот «Эта плоская равнина» тронуло. (Там где-то сквозит Тютчев — «Эта скудная природа» — ну и пусть.)

Теперь от стихов перехожу к прозе, т. е. к Вашему письму, а потому и к Т[олиной] диссертации1. Я писала, что работа его — талантлива. Изучив ее досконально, остаюсь при том же мнении — да, талантлива, а иногда и проницательна и точна, то есть талант его — талант восприятия — являет себя в полном блеске. Но когда Вы пишете: «Вот его настоящее дело» — я не согласна. Он писатель, а не «ученый», и диссертация вовсе не его дело. Конечно, талантливый скрипач может талантливо исполнить мелодию и на трубе, но Т[оля] все-таки сыграл мелодию не на своем инструменте — он не доктор наук! он писатель! — и жаль, что ему пришлось «защищать докторскую». Это раз. И два: я все равно (полная тьма, комната исчезла из глаз, полушарие на 4 минуты вышло из строя — оно ведает глазами!) не люблю «Вакханалию» (кроме конца и начала); «Зимняя ночь», «На Страстной», «Рожд[ественская] Звезда», «Дурные дни» — это волшебство, чудотворство, а «Вакх[аналия]» не без беллетристики. «Структурализм» между «качеством» (говоря грубо), между пораженьем и победой, разницы не делает (наука! структурализм так же не любит слова «чудо», как марксизм) и мне жаль, что Т[оля], одаренный чутьем и слухом, как бы не слышит и не чует разницы. Ведь «Вакх[аналия]» родственна перечисленным стихам только темой и словоупотреблением, а это так мало… (Для диссертации довольно.)

Вы пишете, что в его тезке есть какая-то тайна2. Да, наверное так. Житков когда-то написал об одном человеке: «Говорит по тугой проволоке, а под этим страсть». Этот тоже говорит по тугой проволоке — а что под этим? Во всяком случае, сосредоточенность и отдельность.

Насчет Р[аи] Вы, боюсь, правы. Она только толковее его, и потому мне с ней легче, но та же поверхностность во всем, та же подверженность любой моде. Ничего не вглубь, все вширь… Работу ее о Хеминг[уэе] я не читала. А Вы — говорите ли ей о ее работе правду, хотя бы и смягченно?

Об А[лександре] И[саевиче] молчу, ибо не поняла Ваших недобрых строк.

Будьте здоровы! Гале привет.

Л. Ч.

1 Имеется в виду диссертация А. Якобсона. О ней см. также письмо 51 и примеч. к нему.

2 его тезка — Анатолий Гелескул.

Дорогая Лидия Корнеевна!

Очень прошу Вас не отвечать на мои письма, пока «кровоснабжение правой половины», т. е. то, что в мире называют «энергетический кризис», не восстановится. Прошу только в двух словах писать мне о Вашем здоровье. Отдыхайте, ради бога, и «пусть Вас не волнует этих глупостей», как говорил Беня Крик.

Ваши слова о «Свободном стихе» для меня очень важны. Вы знаете, в чем мы с Вами схожи? В каждом из нас есть шампур. Только в Вас — штык острый и сияющий, а во мне шампур, на который нанизано мясо разного качества. И я его, по гаргантюэлевскому устройству, съедаю, и не без удовольствия. Зато мне совершенно чуждо покаяние. Формула — «не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься» — не моя. Я не считаю, что покаяние есть способ спасения. Я за грехи готов отвечать. А каяться не желаю.

Покаяние, как способ спасения, глубоко противно мне в Р[ае]. (И [в] ее работе о Хемингуэе.) Вы спрашиваете, сообщил ли я ей свое мнение. Сообщил, в довольно резкой форме, после кислого комплимента, что вообще это интересно. А покаяние глубоко претит моему литературному вкусу.

Л[ев] — человек несколько иного ряда. Он тоже съедатель разных шашлыков, но ест с таким завидным удовольствием и так жаждет новых, что вызывает порой восхищение. А покаяние его — просто литературный прием.

Два стихотворения памяти М[арии] С[ергеевны] (второе и третье) я, возможно, напечатаю в «Новом мире». Ариша1 дала на это согласие. Напишу я и предисловие к переводам М.С. для «Иностранной литературы». Стихи мои о М.С. ни на что не претендуют. Это мое ощущение ее смерти (2-е и 3-е). Написал я еще одно. Вместо первого.