Гафур Гулям - Стихотворения и поэмы

чтобы песчаный, лунный лик пустыни
стал всех земных на радость не скупей.
В простом быту есть вещи непростые,
чтоб их познать, из глубины испей…

Шла замуж за Юлдаша-тракториста в
Баяуте хлопководка Латофат,
и жар от их любви пылал на триста
окрестных верст, и пелась песня в лад.

И новобрачных круг гостей согласный
смущал безбрежьем дружбы и родства,
и предсказал им старец седовласый
по веку счастья. Пусть их сложат в два!

А в хрустале пылали розы немо,
что ни бутон — в яйцо величиной.
То был не стих в шесть строчек,
а поэма, покамест не написанная мной.

И старика рябого, безбородого
спросил я: «Чьи взрастили их края?»
— «Хоть дом их — наш совхоз, а нянька я,
не перечесть мне всех колен их рода.

И если есть до поисков охочие,
так тут и выбор полный, и простор:
их маточники из Москвы и Сочи,
из Киева и Бостандыкских гор!..»

И разомлел сосед мой и распелся:
«В них всё слилось, всё свой нашло уклад —
роса лесов, рябины сок и персика,
рассвет над рожью, над волной закат…»

Ты прав, старик, прав, соловей в ударе.
Прав, мастер от мотыги и поэт.
Я знаю сам сердца, дороги, дали,
откуда этот свет и этот цвет.

Всё сеяно тут нами и лелеяно,
и всякий труд благословен и свят,
но начинался от декрета Ленина
на Мирзачуле каждый дом и сад.

Нам сто народов братья и попутчики,
но вместе все мы — спутники при нем!
В совхозе свадьба.
Пробки бьют, как пушки,
пылают розы полднем и огнем.

Мухтарджан спросил
у своей шестилетней сестренки:
«Мунисхон, а скажи по правде:
ты думать умеешь?»
Мунисхон удивленно взглянула на брата,
хмыкнула, вздохнула
и, наконец
(конечно, чтоб выиграть время, —
о, женское это лукавство!),
спросила:
«А как это — думать?»
Мухтарджан посерьезнел,
свел брови на переносье
и показал:
«Вот, я думаю…»

«А о чем ты думаешь?»
— «У-у, о многом!
Вот… была бы… гора мороженого,
или целый казан каймаку,
или весь наш сад — из одной черешни,
или сыр — во-от такой, как дом…»

У Мунисхон потекли слюнки.
«О-ой! — сказала она. —
Подожди, братик,
я тоже попробую:
вот… была бы хоть одна кукла,
чтоб не портился сразу завод!
И чтоб она меня видела,
даже если закроет глаза…»

«Придумала тоже!
Тебе еще надо учиться!
Вот, например, хочешь быть мамой?»
— «А ты?» — растерянно говорит
Мунисхон,
ресницами хлопая,
точно бабочка крыльями.
Мухтарджан сердится:
«Я ж не девчонка!
Это девочки могут быть мамами.
Вот вырасту до пятисот лет —
стану отцом!»
— «И дочка у тебя будет?»
— «Будет сто дочек!»
— «А как их будут звать?»
— «Всех будут звать Мунис!»
— «Ой-ей! — говорит Мунисхон. —
А я, когда буду мамой…
У меня будет тыща мальчиков,
и всех будут звать Мухтар!»
— «Ой-ей!» — говорит Мухтарджан
и, довольный, щелкает языком.
А из водопроводного крана
тихонько течет вода,
и сад негромко шумит,
и двое моих малышей
понемногу учатся думать.

Устрой цветник —
величиной
хоть с небольшой ковер,
тогда всегда придет любой
с охотой в этот двор.
Ну а скажи, ты знаешь, как
устраивать цветник?
Уж если в этом не силен,
признайся напрямик.
Вокруг куста душистых роз —
годятся все цвета! —
чабрец, гвоздика, портулак
займут свои места.
Не позабудь про львиный зев,
а также и про хну
и васильки, а среди них —
ромашку хоть одну!
Тут — петушиный гребешок,
там — белая душица,
по краям зеленый дерн —
ну сам собой ложится!
Потом проверку учини,
мой честный ученик:
у пчел ученых уточни,
как пахнет твой цветник!
Устрой беседку. Всю вьюнком
обвить ее не грех.
Ну вот и всё. Еще взгляни,
нет ли каких прорех.
Цветник твой мал —
всего с ковер!
Но это ничего.
Он на страну твою похож —
так ты взрастил его.
И будешь часто отдыхать
ты в этом уголке
и сладко родиной дышать
в душистом цветнике!

По волнам густого хлопка,
в ясной утренней дали
проплывают друг за другом
«голубые корабли».
И похожи вереницы
этих чудо-кораблей
на жемчужные цепочки
перелетных журавлей.
Ближе, ближе гул моторов,
а в ответ поют поля…
Кто же это за штурвалом
головного корабля?
Вижу пеструю косынку,
озорных бровей разлет, —
черноглазая узбечка
«голубой корабль» ведет.

Бьет в лицо задорный ветер,
жарко с самого утра.
Смотрит радостно и гордо
комсомолка Манзура.
Влюблена в свою машину,
не машина — просто клад:
чисто хлопок убирает
этот мощный агрегат!
А за ней ведут подруги
в пене хлопковых долин
строй таких же хитроумных,
удивительных машин.
«Добрый путь вам, дорогие!» —
крикнуть хочется вослед.
Как отец, любуясь вами,
восторгаюсь, как поэт.

В дружных семьях, в светлых школах,
веселы, умны, горды,
вы росли, не зная страха,
униженья и нужды.
Вам не прятать лиц пугливо
и не плакать взаперти.
Яркий символ новой жизни —
ваши вольные пути.
Слаще меда Арсланбоба
ваши нежные черты,
шире зорь над Сырдарьею
ваши смелые мечты.
Встречу вас — и в старом сердце
заструится кровь быстрей:
сколько у меня красивых
и счастливых дочерей!

Дни уборки наступили,
и поля блестят кругом,
будто солнечные чаши
с закипевшим молоком.
Каждый час рабочий дорог,
зря мгновения не трать —
быстро, чисто, до пушинки
хлопок надо собирать.
Весь народ сегодня в поле,
и шеренгою стальной
на заре ведут машины
ученицы Турсуной.
Проплывают с львиным рыком
«голубые корабли» —
будто острыми клинками
грудь долины рассекли.

Добрый путь! Не уставать вам,
черноглазые мои!
Вам дарю я эти строки
восхищенья и любви.
Вдаль ведете вы машины,
чуть качаясь на волнах,
будто сказочные пери
на волшебных скакунах.
Пусть лукавят ваши брови
и звенит задорный смех,
пусть на всех дорогах жизни
вам сопутствует успех,
пусть вас песней окружает
всенародная хвала,
пусть везде примером служат
ваши славные дела!

Не хочу я, чтоб джигиты
обижались на меня,
чтобы критики злорадно
покушались на меня,
чтоб могли с усмешкой люди
о стихах сказать моих:
«Хоть и стар, а воспевает
только девушек одних!..»
Нет, герои мирной битвы,
славные мои сыны,
в сердце солнечные строки
и для вас припасены.
Выйдешь к хлопковому морю
в золотой рассветный час,
только глянешь — и невольно
залюбуешься на вас.