Гафур Гулям - Стихотворения и поэмы

Как зеркало твоя душа, в ней отразился весь Восток,
за щедрый, солнечный талант благодарит тебя народ!

Мои косы волнисты, как волны Аму,
а зрачки от волнения зыбче волны.
Эй, джигит! Еще яблока я никому
не бросала по правилам старины.

Прямо к сердцу хорезмской девчонки стартер
подключи, комбайнер! Это сердце — огонь.
А язык у хорезмской девчонки остер.
Что, не веришь мне, Джуманияз? Ну-ка, тронь!

Там, где хлопок, нельзя хлопотать без души,
а в твоей нынче столько любви и добра…
Матназар, так кого же ты выбрал, скажи,
черноглазый, с бровями — как шерсть у бобра…

Если это — красивая Мамашариф,
не тревожься, по девушкам взглядом скользя.
Вас и в песне и в наших сердцах поженив,
завтра будем женить и взаправду, друзья!

Когда кончено дело, приходит пора
спелых яблок, цветов и счастливой любви.
Пусть метание яблок всего лишь игра,
я тебе его брошу не в шутку. Лови!

О Родина, земля, Отчизна золотая,
ищу тебе слова,
руду свою дробя…
В залитый солнцем мир мечтою залетая,
я с детства
матерью
именовал тебя.
Я знал, что от тебя — тепло души и тела,
и воздух в легких весь,
и сила слов и мышц;
и если пелось мне — то это ты мне пела,
а если я лечу —
ты мой полет стремишь!
И спетой песни звук, воды испитой сладость
останутся в душе,
навек в нее запав;
и, силу мне даря,
ты не простишь мне слабость,
коль растранжирю зря
бесценных дней запас!..
И шли года мои.
А их немало было!
И май надежд моих
сменил июль забот.
Снял урожай сентябрь.
И поздний час пробило.
Дохнуло январем: итог подводит год.
Мать-родина, но ты ведь
тоже стала старше!
И радость и беда
в прошедшем стали в ряд…
А я гляжу вокруг — и вижу: ты всё та же!
Да что я говорю — моложе во сто крат!
Сверкают юностью электростанций очи,
и гребень из лучей —
над чащею лесной.
И желтизну пустынь,
и пятна почвы тощей
смываешь ты с лица хлопковой белизной!..
О мать моя земля, Отчизна золотая,
твой самый малый вздох
я мыслью стерегу.
И в давние года мечтою залетаю…
Но «мама» говорить неловко старику!
И я горжусь тобой!
Так дочерью гордишься,
что превзошла отца блистательной судьбой.
О Родина, ты впрямь мне в дочери годишься,
и разве старику
угнаться за тобой?
Но слышу я в ответ:
«Тебе ль в тиши усесться,
Гафур,
и ждать, чтоб век
твой садик посетил?
Покуда реки жил в твое впадают сердце,
пусть тают на висках
снега твоих седин!»

Так было иль не так, начнем рассказ.
Жил в Чуете хлебороб Маманияз.
Аллаха чтил, имел земли клочок,
где пробегал арычек — ручеек.
Был вдов, уныло дожил до седин.
Одна отрада — подрастает сын.
Решив, что лучше не вступать в колхоз,
колючкой жалкой свой клочок обнес.
И вместе с сыном, одинок и хил,
надсаживался до потери сил.
Он не был, честно говоря, умен:
хотел, чтоб сын таким же был, как он.
Однажды он сказал «Кукан, сынок,
я, кажется, не в шутку занемог.
Дрожу, как тал трухлявый на ветру,
сдается мне, что скоро я умру.
Ты слушай, что я говорю, не плачь,
останутся тебе: земля, омач,
бычок, упряжка, домик наш, арба —
достаточно для божьего раба.
Веди хозяйство бережно. Женись.
Дом без жены не дом и жизнь не жизнь.
Вот так… Сумеешь — землю прикупай.
Старайся стать таким, как Шариф-бай.
Что невдомек — не делай наугад,
спроси у тех, кто знает, кто богат:
у бая, у муллы… Плохого нет —
от мудрых мудрый выслушать совет.
Ну вот и всё», — вздохнул Маманияз.
Потом пришел его последний час.

Оставшись без отца, Кукан сперва
не знал, как быть. Кружилась голова:
всё прожито, кормов пропал и след,
пучка сухой соломы в доме нет.
Подумал, потомился, а потом пошел
за наставленьем в байский дом.
Два раза поклонился и сказал:
«Шариф-ака, что делать, я пропал!
Скажите, как мне справиться с бедой.
Отец мой умер, стал я сиротой.
Поминки, саван — вот и пуст карман,
хоть в петлю лезь: ни денег, ни семян!»
— «Ну, это пустяки, — ответил бай, —
найдем тебе деньжат, не унывай,
но знай: посеешь хлопок — пропадешь.
Работы много, а доходу — грош.
Пшеницу сей. Посеешь по весне,
потом две трети урожая — мне.
А деньги вот. Ну что ж, бери, Кукан!»
Так бай заманивал юнца в капкан.
Кукан замялся: «Взять или не взять?
Взять не хитро, сумею ли отдать?»
Минуту помолчал, махнул рукой,
сказал: «Посмотрим!» — и ушел домой.
Подумал: «Если вдруг неурожай —
бай всё отнимет, обездолит бай».
Продал халат, продал большой казан,
купил полмеры луковых семян.
Решил поглубже землю бороздить,
решил прополку чаще проводить.
Сказал себе: «Коль хорошо пойдет,
тогда женюсь на следующий год».
Изматывался, не жалея сил.
Отсеялся, шалаш соорудил.
Сидит и сторожит… А для чего?
Кто столько лука купит у него?
И не купили. Заработал грош,
хоть урожай и вправду был хорош.
«Беда, — сказал бедняга, — ах, шайтан!
Каких же мне теперь искать семян?
Спросить, узнать… А у кого узнать?
Бай оскорблен — не станет отвечать…»

Не зная, посоветоваться с кем,
так маялся Кукан. А между тем
колхозники уже не раз, не два
беседовали с ним: «Эх, голова!
Уперся на своем, как в землю врос.
Тебе давно пора вступить в колхоз.
Для бедняков таких, как мы и ты,
колхоз — осуществление мечты.
Когда мы вместе, кто сильнее нас?
А кулачью уже не долог час.
Решайся, парень. Станет общим труд —
пустыни цветниками расцветут».
Но был упрям Кукан. Все «нет» и «нет».
«Я буду жить, как мой отец и дед».
И, вспомнив кстати о словах отца,
пошел к мулле. Склонился у крыльца,
прочел вечернюю молитву «шам»,
сказал: «Святой отец, я с просьбой к вам.
Затмила мне глаза незнанья тень.
Что сеять мне: пшеницу иль ячмень?»
Вздохнул и так, чтоб увидал мулла,
рублевку положил на край стола.
Мулла благословенье пробубнил,
раскрыл Коран и сказку сочинил.
Сказал: «Велик Аллах! Внимай, Кукан.
На твой вопрос мне дал ответ Коран.
Устами бога так глаголет он:
„Кто сеет просо — будет награжден“.
Усвоил речь? Уразумел — о чем?
Уснешь ни с чем, проснешься богачом».
И заключил, дурача простака:
«Аминь, да будет жизнь твоя легка!»

Пришел домой обманутый Кукан.
Взял в долг у друга пять пудов семян.
Посеял просо, чтоб ему сгореть!
Изныл душою, желтый стал, как медь.
Земля была, как жизнь, тоща и зла,
взяла все силы, горсточку дала.
Не хватит даже долг вернуть. Беда!
А впереди — морозы, холода…
Но если взял — отдай. Таков закон.
Кукан скорбел: зачем родился он?!
Уж лучше камнем быть, лежать в пыли,
чем жить крестьянином — рабом земли.
Но плакать да стонать — какой же толк?
Вновь продал часть пожитков, скинул долг.
Потом, чтоб худо-бедно, как-нибудь
до теплоты, до лета дотянуть,
с корчагами расстался, с хомутом…
Так оголяя двор, сарай и дом,
порою сыт, порою натощак,
дождался вешних дней Кукан-бедняк.
Сказал: «Что сеять, сам теперь решу.
Ни у кого совета не спрошу».
И выбрал репу. Хороша к столу
и на продажу, а ботва — волу.
Опять залез в долги, семян купил,
опять трудился до потери сил,
а результат — о господи! — опять
такой, что впору лечь и помирать.
Повез на рынок ворох чуть не с дом,
и хоть бы кто-нибудь спросил: «Почем?»
Вокруг смеются: «Караул! Вайдот!
Мы репу кушали в голодный год.
Иль ты соскучился по той поре,
рехнувшись на своем пустом дворе?»
Язвят, подкусывают так и сяк.
Совсем лишился головы бедняк.
Пошел, вола навьючил и — айда
в далекий путь. Куда? А вот куда.
Был у него знакомый Кулунтай,
жил в Вуадиле. Не сказать, что бай,
но не из бедных. Вкусно пил и ел,
поскольку маслобойкою владел.
Кукан нанялся на зиму к нему.
Крутил машину, поджидал весну.
Весной в кишлак вернулся и опять:
«Что посадить? Как семена достать?»
Вот тут-то бай Шариф, неждан, незван,
пришел к бедняге: «Как живешь, Кукан?
Ой, вижу, подсекла тебя нужда!
И это всё — твои земля, вода.
Томишься, маешься уж третий год…
Отдай их мне, избавься от забот.
Стань у меня издольщиком, Кукан,
не пожалеешь, будешь сыт и пьян.
Посеешь на земле морковь и маш,
оставишь долю, девять мне отдашь.
Ну что замялся? Соглашайся, брат,
к зиме получишь сапоги, халат.
Чем не житье? Хоть в стужу, хоть в грозу
сиди и попивай себе бузу».
Понасулил, с три короба наплел
и, усмехаясь в бороду, ушел.
Кукан помаялся еще денек
и согласился. Устоять не смог.
Поставил снова на поле шалаш.
Посеял — вырастил морковь и маш.
И что ты скажешь! Неудача вновь.
Маш — точно камень, несладка морковь.
И — недород. Произвели дележ —
с одной десятой с голоду умрешь!
Быть может, бросить землю и бежать?..
Нет. Так себя не станешь уважать.
Опять на маслобойку? Нет, не так.
Там прижился уже другой батрак.