Гафур Гулям - Стихотворения и поэмы

Это — знамя науки и знамя победы для всех на планете.
В горн трубит Прометей: просыпайтесь, живые, уже вы не дети!
Это — факел над миром, до дна осветивший зрачки человека,
наше «Здравствуй!» Луне, встреча старого века и нового века!
Нас веками свет лунного диска манил в неизвестные дали.
Верим, сбудется всё, что мечтатели-предки до нас загадали.
Это — чудо: частица советской земли прикоснулась к Луне желтолицей.
Праздник в каждой семье, и в деревне любой, и в столице.
Мысль летит среди звезд, мысль спешит, обгоняя светила.
Мысль бездонную тьму бесконечных галактик для нас осветила.
Алишер Навои, вдохновляясь, глядел на Луну
и писал, за страницей страницу листая.
Я, Гафур, может статься, строку завершив,
на Луну — отдохнуть перед новой строкою —
слетаю…

Любовь моя, ты для меня, наверное, —
вся жизнь, всё, что в ней вечно,
что мгновенное.
Заря, отрада — искренняя, верная,
дышу тобой, иначе — не могу.

Лицо твое, сквозь дни и годы — юное,
в лучах моей любви — золотолунное,
я сравнивал с луною в полнолуние.
Я сравнивал, а нынче — не могу.

Когда Луна с «Луною-9» встретилась,
в подлунном мире что-то вдруг наметилось
такое, что влюбленным мной заметилось:
по-старому писать я не могу!

Прощай, былого лирика великая,
прощай, моя былая луноликая!
Но неужели станешь ты безликая?
Нет, допустить такого не могу!

В твое лицо смотрю с утра до вечера,
твои глаза распахнуты доверчиво,
в твоих зрачках весна качает веточки,
и я без них всё так же не могу.

Опять вдвоем в работу мы впрягаемся,
и даже если иногда ругаемся
и так ругаться не остерегаемся,
без этих ссор я тоже не могу!

Товарищ мой, мы — что-то неделимое,
и это, видно, непреодолимое,
на счастье жизнью каждый день даримое, —
отдельно не хочу и не могу.

А годы как цепочка журавлиная:
коротенькой была, а стала — длинная.
Прощайте, птицы! Их живому клину я
машу печально вслед, пока могу.

Ах, много было, милая, налетано.
Но сколько впереди еще наметано!
А небо нам с тобой на пару отдано, —
летать один, как прежде, не могу.

Всё, что мое — твое, вдвоем освоили,
построено — так, значит, вместе строили.
Пусть спорили, но строили, хоть спорили,
и я уже иначе не могу.

Старинным слогом слуха не насилуя,
луну в покое я оставил, милая,
но чувствую в себе, как прежде, силу я
любить тебя — иначе не могу.

Уж если хочешь ты узнать ей цену,
к ее рубинам руку протяни,
перелистай неспешно Авиценну,
на наманганских девушек взгляни.
Так благодатны земли Намангана,
так сочно кровь здоровая красна,
что вишня здесь и созревает рано,
и поражает алостью она.
Кровавит губы плод ее бескровный…
Когда же оторвусь я наконец!
Болит язык, припухли губы, словно
всю ночь я целовался, как юнец!
Вишневый сок, живительная влага,
прости мои смятенные слова,
искрись, вливайся в кровь мою на благо,
пока она, вишневая, жива.
А вишенки мои в саду — всё выше.
И я желаю другу своему:
«Пусть твое счастье множится, как вишни!» —
немалого я пожелал ему.
Сухая вишня нам зимой отрада —
люблю ее чистейший аромат.
Вишневое варенье! Тоже надо!
Поэт варенью, как ребенок, рад.
Дочь сада, вишня, дай припасть губами
и за такую жадность не кори.
Хотя б на миг разбереди мне память,
пожаром лета сердце уколи!

Ты встречался с нами нередко
и говаривал неспроста:
«У Мешхедского минарета
вся обязанность —
красота!»
Что рассказывал ты,
о чем нам?
Речь текла твоя, как ручей.
«Цель учености — быть ученым!» —
вот был смысл твоих речей.
Ты в какой-то блистал плеяде,
чем-то славился, может быть,
но заслуги твои, приятель,
мы успели перезабыть.
Позабыли и взгляд твой вещий,
важность в голосе и в руке…
Точно так забывают вещи,
в старом сложенном сундуке.
Ибо память
не купишь саном —
гордый нрав у нее и злой.
Расстилается бекасамом
на воде
керосинный слой,
но подует недолгий ветер,
чуть подымет волну вода —
и от пышных расцветок этих
не останется и следа.
Я не знаю, ты ждал того ли,
откровенно гордясь собой,
только вряд ли б ты был доволен
незавидной такой судьбой.
А чего же и ждать иного?
Есть у жизни свой потолок.
Не воротится к людям снова
тот,
кто воду в ступе толок.
Если попусту жизнь минует —
кто поверит ей, что была?
Ну а прожитая минута —
пуля, выпущенная из ствола.
Дешев воздух, которым дышишь.
Только видел я на веку:
вянут розы
покуда пишешь
предисловие к цветнику.
В нас свой опыт
народ посеял.
Так пускай теперь в свой черед,
точно малые зерна в землю,
наши знанья идут в народ.
Мы — точильщики
вечных лезвий!
Нам подсказано неспроста:
«Смысл знания — быть полезным.
Знак величия —
простота».

Побелели волосы твои,
выцвели, как синева в зените.
Как их под косынкой ни таи —
стали хлопком смоляные нити.
Так привычна эта седина,
но всмотрюсь — и странно мне немного:
неужели вправду так длинна
верности
высокая дорога?
Побелели волосы твои…
Отчего ж мне помнятся так ясно
эти ночи, розы, соловьи —
юности нетронутые яства?
Знаю я, что больше не вернуть
той весны в урюковом угаре.
Но неужто впрямь мы отшагали
нам с тобой определенный путь?
В зеркала зрачков моих смотри —
отражением тебя утешу:
в этом мире
мы с тобой — всё те же,
хоть и белы волосы твои..

В объятиях родных небес да будет вечен твой полет.
Твой голос — эхо наших дней, пусть он звучать не устает.

То вторя отзвукам веков, то трепету живы сердец,
звенит твой многострунный саз, как будто жизнь сама поет.

Вслед за Мехри и Надирой, Зебинисо и Увайси
ты новым факелом зажглась — и к новой жизни он зовет.

Когда на радость людям ты с утра берешься за перо,
сиянью светлого ума дивится солнечный восход.

На крыльях радостных надежд в грядущий мир устремлена,
летит к Плеядам песнь твоя и с неба звезды достает.

В твоих твореньях — пенье струн, свет, озаряющий сердца,
твой тонкий ювелирный труд пленительней из года в год.