Елена Катишонок - Порядок слов

Давай играть, что нам с тобой двенадцать
Мучительных и безмятежных лет.
Звонок далёк, как пенсия. Сознаться,
Что алгебра не сделана? Ответ
Всегда не сходится, в ответе (а + b).
Наперекор насмешнице-судьбе
Опять решать. А заглянуть к тебе —
Обильные развесистые дроби
Теснятся, как еврейская родня…
Ответ не сходится, и мы с тобою обе
Играем в рифмы, головы склоня
И набожно уставившись в учебник.
На промокашке остаётся след
Чернил, и нам с тобой двенадцать лет.

Гаспарова читать и Мандельштама,
Гриппуя от неведомого штамма;
Стучит в окно корявый сук каштана…
Прости, мой друг, я не избегнул штампа.

Россия – на пути, чтоб кануть в Лету.
Позирует «Плэйбою» Лорелея.
Освободится, вероятно, к лету
И охмурит любого дуралея.

Метафоры, как центы, сыпь в копилку:
Ведь до конца совсем не много строк —
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти «Женитьбу Фигаро».

Чуть различимые слова
И очень внятная разлука:
Зимой рассохшегося лука
Оборванная тетива.

Костёр высокий развела,
Чтобы спалить колчан и стрелы,
Но отвернулась: не смотрела,
Как в жарком пламени горела
Её последняя стрела.

Привет тебе, Вергилий! Отослал я моего Горация на
воды: покой необходим ему и отдых, да чтобы тогу
кто-то постирал. Ночную пилят тишину цикады.
Постылый зной сочится, как цикута, и некогда
остыть земле, как утро вновь небо раскаляет добела.
Та, что розовоперстою была, сожгла, должно быть,
птиц – одни цикады (хоть мне понятней слово
«саранча»). Усталый кондиционер, урча, прохладу
льёт из жаркого тумана, и я не знаю, поздно или
рано, уже или ещё – песок так влажен,
что разбухает в талии часов, но по ночам ход
времени не важен: ведь ночь без сна – удел
цикад и сов.
А нам с тобою горсточка песка – богов подарок,
шанс продлить мгновенье под саранчи зазубренное
пенье. И мне противна Батюшкова спесь! —
на циферблате нет отметки «вечность».

На все вопросы, кто такой Вергилий,
Я отвечаю: это некто в тоге,
Наперсник, кореш – и моих вигилий
Участник. Это часть меня. В итоге
Мы прожили почти сто двадцать лет;
Презрел он тогу для ночной рубашки,
Но с лёгкостью напишет мне сонет
На рукаве – или на промокашке.
Мы глушим кофе, заглушая зависть:
Ведь нам отпущен очень малый срок,
Чтобы нелепых слов тугую завязь
Заставить веткой стать из новых строк

И чтоб к округлости сутулой новых цифр
Как медвежатники, мы подобрали шифр.

Здравствуй, Птица!
Все мы в клетке – изначально.
Сигаретный дым струится
Так печально,
Огибая по касательной
Твой профиль,
Ветку дерева в окне
И чашку с кофе.

Не пытайся и не рвись
Из этой клетки;
Улетают строчки ввысь —
Ведь прутья редки.

А другая птица – сердце —
В клетке тоже:
Прутья часты. Дверца
Заперта построже…

Сколько раз прокричал петух
На заре, тридцать раз или трижды?..
Луч рассветный давно потух,
Слово сказано. Но узришь ты
Ровный взгляд и спокойный лик —
Ведь опустит глаза едва ли
Иль губу прикусит на миг
Тот, кого не раз предавали.

Зима без снега —
как печаль без слёз.
В застывшей луже —
прикус двух колёс
По прихоти январского дантиста.
Метафоры иссякли. На стекле
Окна кот пишет лапою когтистой
Заветный вензель: О да Е .

Так происходит лишь во сне:
Свет шёл не с неба,
Но с неба падал ровный снег,
А свет – от снега

На мир струился целый день,
Да день торопкий:
Скорее тёплый шарф надень,
Ступай по тропке

Между сугробов, чтоб застать
Свеченье снега…
Но серый сумрак, словно тать,
Сокрыл полнеба.

Хоть на часах всего лишь три,
Включили вечер.
Оранжевые фонари
Идут навстречу.

Подумать только, как немного надо
В полубезумной сутолоке дней:
Неяркая зажжённая лампада
И тихий лик, склонившийся над ней.

Время течёт между пальцами,
Словно пляжный песок,
А всё же в живых остались мы,
От смерти на волосок.

Как лёд на горячих ладонях,
Время тает, капают дни…
Пока капля каплю догонит,
Мы с тобой посидим одни.

Пространство и время сужены,
Но кто-то продлил нам срок.
Дай руку, мой милый, мой суженый,
Нам осталось несколько строк.

Чашка бледно улыбалась
Отпечатком чьих-то губ;
Поцелуй застыл, расплавясь
На кофейном берегу.

Словно пара насекомых,
Ножки тонкие воздев,
Стулья спят в дневной истоме;
Чья-то кепка на гвозде.

Слышен моря пьяный лепет
В яркой сонной тишине…
Сигареты зябнет пепел
И мечтает об огне.

Беспамятная кукушка!
Забудет – и ни ку-ку.
А где-то дремлет ракушка
На солнечном берегу.
Ухо из перламутра
Помнит Чюрлёниса фугу;
Лучшего репродуктора
И не подаришь другу —
Фугу, как соль, морскую,
Чистую соль минор;
Что ты, я не тоскую…
Соль на ладони? – Сор
Ветер поднял на пляже.
Слышишь, какой хорал?
Соль на щеке? – Но я же
В руки ракушку брал…

Заканчивается февраль
Печальной жатвы.
Уходит куцый месяц-враль
С хвостом поджатым.

Как чай в столовке заводской,
Закат разжижен
И бледно-жёлтою тоской
Течёт по крыше

И гаснет вместе с февралём
В графите ночи,
Где мёрзнет голый серый клён —
Но в марте, впрочем.

Тогда был март, на этот март похожий.
Был март, но притворялся февралём.
Спилили во дворе огромный клён,
И он лежал, убит и обезножен,
Как на снегу начертанный углём.
Опилки пахли плахой.
Под дождём
Темнел, сутулясь, обнажённый пень,
Стыдясь, что не отбрасывает тень.

Апрель кончается, однако;
С деревьев сыплется пыльца.
И год за годом, одинаков,
Пыльцой касается лица —
Невидимой и тонкой пудрой,
Чтоб скрыть минор усталых губ,
И на лицо ложится мудро
Штрих за штрихом, летуч и скуп;
За годом год… И вновь апрель.
Гравюрой стала акварель.