Андрей Вознесенский - Выпусти птицу!

(В прихожей черен и непрост,
кот поднимал загнутый хвост,
его в рассеянности Гость,
к несчастью, принимал за трость.)

Вот ванная.
Что-то странное!
Свет под дверью. Заперто изнутри.
Нет, не верю! Эй, Аэродромов, отвори!
Вот так всегда.
Слышите, переливается на пол вода.
(Стучит.) Нет ответа.
(От страшной догадки он делается
неузнаваем.)
О нет, только не это!..
Ломаем!
Она ведь вчера говорила –
«Если не придешь домой…»
Милая! Что ты натворила!
(Дверь высаживают.)
Боже мой!..

Никого. Только зеркало запотелое.
Перелитая ванна полна пустой глубины.
Сухие, нетронутые полотенца…

Голос из стены:
«А зачем мне вытираться,
вылетая в вентиляцию!»

Жду за кинофабрикой
еле-еле-еле
звон ионафановский
и полиелейный.

Не само искусство,
а перед искусством
схожее с испугом
праздничное чувство.

Перед каждым новым
вам не шелохнуться.
Между каждым словом
с жизнью расстаются!

Вы уродливы,
       бойни Чикаго –
на погост!
В мире, где квадратные
         виноградины
             Хэбитага [2] Хэбитаг – построенное в Монреале жилое сооружение нового типа из отдельных квартир, сгруппированных, как кубики.
собраны в более уродливую гроздь!
Опустели,
     как Ассирийская монархия.
На соломе
     засохший
          навоза кусочек.
Эхом ахая,
вызываю души усопших.

А в углу с погребальной молитвою
при участии телеока
бреют электробритвою
последнего
      живого теленка.

У него на шее бубенчик.
И шуршат с потолков голубых
крылья призраков убиенных:
белый бык, черный бык, красный бык.

Ты прости меня, белый убитый.
Ты о чем наклонился с высот?
Свою голову с думой обидной,
как двурогую тачку, везет!

Ты прости, мой печальный кузенчик,
усмехающийся кирасир!
С мощной грудью, как черный кузнечик,
черно-красные крылья носил.

Третий был продольно распилен,
точно страшная карта страны,
где зияли рубцы и насилья
человечьей наивной вины.

И над бойнею грациозно
слава реяла,
      отпевая,
словно
   дева
      туберкулезная,
кровь стаканчиком попивая.

Отпеваю семь тощих буренок,
семь надежд и печалей районных,
чья спина от крестца до лопатки
провисала,
      будто палатки…
Но звенит коровий сыночек,
как председательствующий
            в звоночек,
это значит:
      «Довольно выть.
Подойди.
     Услышь и увидь».

(Когда-то Зевс, застигнутый супругой,
любовницу в корову превратил
и этим кривотолки прекратил.)

Стояла Ио,
     гневом и стыдом
полна.
     Ее молочница доила.
И, вскормленные молоком от Ио,
обманутым и горьким молочком,
кричат мальцы отсюда и до Рио:
«Мы – дети Ио!»
Ио-герои скромного порыва,
мы – и. о.
Ио-мужчины, гибкие, как ивы,
мы – ио,
ио-поэт с призваньем водолива,
мы – ио.
Ио-любовь в объятиях тоскливых
обеденного перерыва,
мы – ио, ио.
ио-иуды, но без их наива,
мы – ио!

Но кто же мы на самом деле?
              Или
нас опоили?
      Но ведь нас родили!

Виновница надои выполняла,
обман парнасский
        вспоминала вяло.
«Страдалица!» –
        ей скажет в простоте
доярка.
    Кружка вспенится парная
с завышенным процентом ДДТ.

И услышал я вроде гласа.

«Добрый день – я услышал – мастер!
Но скажите – ради чего
Вы съели 40 тонн мяса?
В Вас самих 72 кило.

Вы съели стада моих дедушек, бабушек…
Чту ваш вкус.
Я не вижу вас.
       Вы, чай, в „бабочке“,
как член Нью-Йоркской Академии Искусств?

Но Вы помните, как в кладовке,
в доме бабушкиного тепла,
Вы давали сахар с ладошки
задушевным губам телка?

И когда-нибудь лет через тридцать
внук ваш, как и Вы, человек,
провожая иную тризну,
отпевая тридцатый век,

в пустоте стерильных салонов,
словно в притче, сходя с ума, –
ни души! лишь пучок соломы –
закричит: „Кусочка дерьма!“»

«Миллионы сестер наших в корчах,
миллионы братьев без корочки,
миллионы отцов в удушьях,
миллионы матерей худущих…»

И в честь матери из Бангладеша,
что скелетик сына несла
с колокольчиком безнадежным,
я включил, как «Камо грядеши?»,
горевые колокола!

Колокол, триединый колокол,
«Лебедь»,
    «Красный»
         и «Голодарь» [3] Знаменитые ростовские колокола. ,
голодом,
    только голодом
правы музыка и удар!

Колокол, крикни, колокол,
что кому-то нечего есть!
Пусть хрипла торопливость голоса,
но она чистота и есть!

Колокол, красный колокол,
расходившийся колуном,
хохотом, ахни хохотом,
хороша чистота огнем.