Андрей Вознесенский - Выпусти птицу!

Где прежде так резво бежалось,
путь прежний мешает походке,
как будто магнитная залежь
притягивает подковки!
Безволье какое-то, жалость…
Куда б ни позвали – пожалуйста,
как набережные кокотки.

Какое-то разноголосье,
лишившееся дирижера,
в душе моей стонет и просит,
как гости во время дожора.

И галстук, завязанный фигой,
искусства не заменитель.
Должны быть известными – книги,
а сами вы незнамениты,
чем мина скромнее и глуше,
тем шире разряд динамита.

Должны быть бессмертными – души,
а сами вы смертно-телесны,
телевизионные уши
не так уже интересны.
Должны быть бессмертными рукописи,
а думать – кто купит? – бог упаси!

Хочу отреченья простого
от черт, мне приписанных публикой.
Монархия первопрестольная
в душе уступает республике.
Тоскую о милых устоях.

Отказываюсь от затворничества
для демократичных забот –
жестяной лопатою дворничьей
расчищу снежок до ворот!

Есть высшая цель стихотворца –
ледок на крылечке оббить,
чтоб шли обогреться с морозца
и исповеди испить.

Направо холодное море,
налево песочечный быт.
Меж ними, намокши от горя,
темнея, дорожка бежит.

Мы больше сюда не приедем.
Давай по дорожке пройдем.
За нами – к добру по приметам –
следы отольют серебром.

Купаться в шторм запрещено.
Заплывшему – не возвратиться.
Волны накатное бревно
расплющит бедного артиста!

Но среди бешеных валов
есть тихая волна –
         пасата,
как среди грома каблуков
стопа
   неслышная
        босая.

Тебя от берега влечет
не предрассудок бесшабашный,
а ужасающий расчет –
в открытом море
        безопасней.

Артист, над мировой волной
ты носишься от жизни к смерти,
как ограниченный дугой
латунный
     сгорбленный
           рейсфедер!

Но слышит зоркая спина
среди безвыходного сальто,
как зарождается волна
с протяжным именем – пасата.

«Пасата,
    возвращающая волна,
              пасата,
запретны мои заплывы,
           но хлынула тишина
возврата,
я обожаю воду –
       но что она без земли?
                Пустая!
Я обожаю свободу –
          но что она без любви,
пасата?

Неси меня, пока носишь,
           оставишь на берегу, –
будь свята!

Я встану
    и, пошатываясь,
          тебя поблагодарю,
но ты растворишься в море,
          не поглядев,
               пасата…»

Получив твою меткую ярость,
пошатнусь и скажу как актер,
что я с бабами не стреляюсь,
из-за бабы – другой разговор.

Из-за Той, что вбегала в июле,
что возлюбленной назвал,
что сейчас соловьиною пулей
убиваешь во мне наповал!

Я иду по следу рыси,
а она в ветвях – за мной.
Хищное вниманье выси
ощущается спиной.

Шли, шли, шли, шли,
водит, водит день-деньской,
лишь, лишь, лишь, лишь
я за ней, она за мной.

Но стволы мои хитры,
рыси – кры…

Ты отвези меня, Туманный Парень,
к оленям вольным от недотык!
Почти до наста,
       объятый паром,
дымится
    вывалившийся
          язык.

Безмолвье тундровое фарфорно.
И слева вздрагивает бегом,
как сбоку
    зеркальце
         у шофера,
опальный воздух над языком.

Как испаряются, дрожат рогами
стада оленьи издалека!..
Так жук на спинке
         сучит ногами,
цепляя воздух и облака.

Олени вольные,
       примите с ходу!
Въезжаем в стадо, взрыхлив снега.
Четырехтысячная свобода
тебя обнюхает, как сынка.

И вдруг умчатся, ружье учуя…
Туманный Парень –
          опасный гость.
Пахнет предательством
          избыток чувства.
Не зря есть в сердце оленьем кость.

Как солнце низко,
         Туманный Парень!
Доисторическая тоска
стоит, как радуга,
         испаряясь,
немою
   музыкой
       с языка!

Жизнь не туманна – она железна.
Нам мотонарты кричат в снегу,
будто оранжевые
        жилеты
людей,
   работающих в пургу.

Целуется при народе
с танцором нагая подруга…
Ликуй, порнография плоти!
По есть порнография духа.

Докладчик порой на лектории,
распарившись как стряпуха,
раскроет аудитории
свою порнографию духа.
Искусство он поясняет,
лишенный и вкуса и слуха.
Такого бы постеснялась
любая парижская шлюха!

Подпольные миллионеры,
когда твоей родине худо,
являют в брильянтах и нерпах
свою порнографию духа.
Напишут чужою рукою
статейку за милого друга.
Но подпись его под статьею
висит порнографией духа.
Когда на собрании в зале
неверного судят супруга,
желая интимных деталей,
ревет порнография духа.
Как вы вообще это смеете,
как часто мы с вами пытаемся
глядеть при общественном свете,
когда и двоим – это таинство…
Конечно, спать вместе не стоит,
но в скважине голый глаз
значительно непристойнее
того, что он видит у вас.
Клеймите стриптизы экранные,
венерам закутайте брюхо.

По все-таки дух – это главное.
Долой порнографию духа!

Был император крут, как кремень:
кто не потрафил –
         катитесь в Кемь!