Евгений Долматовский - Товарищ мой

Весь город в танковом могучем гуле...
Плывет рассвет.
На лужах дождь кипит.
Стоят гвардейцы молча в карауле
У камня, под которым Гете спит.

Вот с этой апрельской опушки
В свой срок, через десять минут,
Тяжелые русские пушки
Стрелять по Берлину начнут.

Гвардейцы снимают шинели —
Расчет к наступленью готов.
Под солнцем чужим заблестели
Отличья родных городов:

Здесь рядом с медалью одесской
Идут сталинградцы в огне,
И рядом с Адмиралтейством —
Зубцы на Кремлевской стене.

Огонь!
И гремит батарея,
Вздыхает уральский металл.
Огонь!
И дымится на Шпрее
Восьмиэтажный обвал.
Огонь!
Там, на гребне оврага,
Следит наблюдатель сквозь дым.
Огонь!
И колонны рейхстага
Склоняют колени пред ним.

Все дело — в тончайшем прицеле,
А мы наводили тогда,
Когда в окруженье метели
К Москве подступала беда,

Когда в ленинградской блокаде
Сшибало нас голодом с ног,
Когда рубежом в Сталинграде
Был каждого дома порог.

...На светлой апрельской опушке
Капели с сосновых вершин.
Грохочут советские пушки,
Снаряды уходят в Берлин.

От пота черны гимнастерки,
Не важно, что зябкий апрель.
Смеется пушкарь дальнозоркий —
Пред ним долгожданная цель.

Спит Воронеж, и спит Ленинград,
Спит Смоленск, и тиха Украина.
Лишь в Кремле и в окопах не спят
Перед штурмом Берлина.
Голубая апрельская ночь.
На плацдармах кипит нетерпенье,
И как в Киеве, в Курске, точь-в-точь
Соловьиное пенье.
Час настал!
Батарейцы, огонь!
Из-за сказочно темного леса
В небесах, словно огненный конь,
Пролетают «эрэсы».
Артиллерия, грохоча,
Рвется в логово вражье.
Путь к Берлину рукою луча
Нам прожектор укажет.
Путь к Берлину...
Он начат давно
У несломленной волжской твердыни,
Нам солдатское счастье дано
Завершить его ныне.
Начался штурм последних высот
На берлинском прямом направленье.
Из России к нам солнце идет,
Освещая сраженье.
Мы советского солнца лучи.
Путь был долог, опасен и труден.
Грохот пушек в немецкой ночи
Слышат русские люди.
Мы идем,
Мы идем,
Мы идем,
Мы спасем их из рабства.
Час настал расквитаться с врагом.
На Берлин, сталинградцы!

Идут гвардейцы по Берлину
И вспоминают Сталинград.
Так вот предел дороги длинной,
Скопленье сумрачных громад.

Окаменевшее сраженье,
Колонны пленных под дождем...
Но словно солнца отраженье
Сияет на штыке твоем.

Друзья молчат. Какую фразу
Нам должно здесь произнести,
Чтоб охватить всем сердцем сразу
Величье нашего пути?

Замолкли пушки и «катюши»,
Спокойно дышит тишина.
Мы утолили наши души,
Германия побеждена.

Мечте такой не просто сбыться,
Мы начинали тяжело,
Пришлось четыре года биться,
И столько славных не дошло.

Их волей, их предсмертной жаждой
В бою овеяло живых, —
Вот почему сражался каждый
И за двоих и за троих.

Идет счастливая пехота,
С седых громад не сводит глаз.
В Берлин открыли мы ворота,
Был ключ от них давно у нас;

Не тот, что сохранен в музее
Суровой памятью веков,
А тот, что горечью взлелеян
У переправ и у костров.

Рейхстага?
Давний тридцать третий год...
Огромный Геринг, как кабан двуногий,
На прокурорской кафедре встает.
Еще не взят историей к ответу,
Он хочет доказать неправду свету:
«Рейхстаг большевиками подожжен!»

Но вот пред всеми — смуглый, чернобровый
Встал подсудимый. Чистый и суровый,
Он в кандалах, но обвиняет — он!
Он держит речь, неистовый болгарин.
Его слова секут врагов, как жгут.
А воздух так удушлив, так угарен, —
На площадях, должно быть, книги жгут.

...В тот грозный год я только кончил школу.
Вихрастые посланцы комсомола
Вели метро под утренней Москвой.

Мы никогда не видели рейхстага.
Нас восхищала львиная отвага
Болгарина с могучей головой.

Прошло немало лет.
А в сорок пятом
Тем самым, только выросшим, ребятам
Пришлось в далеких побывать местах,
Пришлось ползти берлинским Зоосадом...
«Ударим зажигательным снарядом!»
«Горит рейхстаг! Смотри, горит рейхстаг!»
Прекрасный день — тридцатое апреля.
Тяжелый дым валит из-за колонн.
Теперь — не выдумка — на самом деле
Рейхстаг большевиками подожжен!

Победили все...
И тот, кто не был
В окруженье и в госпиталях,
Кто не помнит, как валилось небо
Бомбами на приднепровский шлях,

Кто не видел, как пылала Волга,
От огня горячая совсем,
Кто не испытал разлуки долгой
И гораздо позже слышал только
О приказе 227.

Победили все, я с тем не спорю,
Нас теперь несметное число,
Невозможно разобраться морю,
Сколько рек и струй в него втекло.

...Не забыть мне ни за что на свете,
Хоть и нету в том моей вины,
Юношу, которого я встретил,
Кажется, на пятый день войны.

Шли мы на восток.
А он — на запад
Поредевший вел стрелковый взвод.
— Ты куда, товарищ?
— Я вперед! —
И потупился, чтоб не заплакать.
И пошел, винтовку прижимая
К школьнически хрупкому плечу.

Что случилось с ним потом — не знаю,
В смерть его поверить не хочу.
Вот бы встретить мне его в Берлине,
Вспомнить вместе сорок первый год,
Наш короткий разговор в долине:
— Ты куда, товарищ?
— Я вперед!

Я видел Волги непреклонный бег,
Днепра и Нарева седые воды.
А это — Эльба.
Вспомни, сколько рек
Форсировать пришлось за эти годы!

Последняя военная река
Струилась, как беседа меж друзьями, —
Бойцы американского полка
Перекликались через волны с нами,

За их плечами строились в ряды,
Толкаясь и галдя от нетерпенья,
Рабы и пленники большой беды,
Дожившие до счастья возвращенья.

Мост вырос на понтонах. По нему
Пошла толпа. В рядах нестройно пели.
У нас, давно привыкших ко всему,
Совсем некстати веки повлажнели.

«Страна моя, Москва моя...»
Поют
И утирают слезы рукавами,
Быть может, я знакомых встречу тут,
С кем породнился уманскими рвами?

Страдальческая армия идет
По свежим доскам, мокрым и покатым,
На Эльбе горький сорок первый год
Встречается с победным сорок пятым.