Варвара Вольтман-Спасская - В кольце

Мы детишек поспешно вывозим,
Метим каждый детский носочек,
И клокочет в груди паровоза
Наша боль — дети едут не в Сочи,
Не на дачу к речным излучинам,
К желтоглазым круглым ромашкам,
К золотисто-шёлковым лютикам,
Что весь день головёнками машут,
Не к прогулкам на быстрых лодках
По спокойным зеркальным водам,
Не на летний привычный отдых
Перед новым учебным годом.
Но восток уходят составы,
Чтоб спасти ленинградских детишек.
Возвращаются мамы устало,
Скорбный шёпот шуршанья тише.
И всё ближе фронт к Ленинграду,
Поднимают зенитки хобот,
А разрыв дальнобойных снарядов,
Как рогатого дьявола хохот.
Камуфляжем Смольный укрыли,
Чтоб разведчик не обнаружил,
А со свастикой злобные крылья
В ястребином полёте всё кружат.
………………………
Как мне страшно за наших людей
И за каждый наш дом и памятник!
Но от страха я буду сильней, —
Я люблю этот город без памяти!
………………………
Точно рыбы, аэростаты
Выплывают на вахту в небо.
Мне пока ещё страшно за статуи,
А совсем не за ломтик хлеба!
Укрываем и шпиль и купол
Пеленою защитных одежд.
Серой дымкой весь город окутан,
Не сверкает ничто, нигде.
Но тревога на каждом лице —
Мы оставили Мгу. Мы в кольце.
…Поезда не уходят с вокзала.
Пульс трепещет, как в шпульке нить.
— Мы остались, — друзьям я сказала, —
Чтобы город наш сохранить.

Ещё не пожар. Это просто закат,
Оранжевый шелест в садах.
Над линией фронта плывут облака,
А фронт — он в знакомых местах.

Он там, где встречал нас фонтаном Самсон,
Как радугой парк озарив,
Где парус белел за песчаной косой,
Легко обегая залив.

Ещё не пожар. Это просто река
Сверкает, как в окнах стекло…
Идут ополченцы, и контур штыка
У каждого — точно крыло.

Мальчишки идут, не знавшие битв,
Седые идут старики.
У женщин от слёз (вдруг он будет убит!)
Темнеют, намокнув, платки.

Ещё не пожар. Это просто закат
Задел нас прощальным лучом.
Над линией фронта плывут облака,
А фронт — за трамвайным кольцом.

Наш фронт — он уже у рабочих застав,
На каждом углу — пулемёт…
И в силу вступает военный устав,
И ночь фронтовая идёт.

Ватник промоченный. Ноги в обмотках.
Вязнет лопата в ржавом суглинке.
С неба строчат и строчат пулемёты.
К свежей земле припадают косынки…

Женщины! Женщины с Охты и Выборгской.
Жёны и матери, сёстры и дочери…
Ни шагу назад — нам другого нет выбора.
Землю копаем сосредоточенно.

Ни шагу назад! Так вот эта линия.
Мы её вывели потом и кровью.
Пальцы синеют от белого инея.
Стынут и лужи. Мы роем, мы роем…

Комнаты Ленина, комнаты Кирова,
Смольный за нами! Мы не в осаде:
Тут супостату могилу мы выроем —
Это Берлин осаждён в Ленинграде!

Ольга Фёдоровна Берггольц
Каждый день выступает по радио
Как соратница наша, не гость.
Этот голос меня очень радует.
Я — Варвара. Вы — Ольга. Ну что ж,
Мы блокадные с вами сёстры,
И порыв наш по-братски схож.
Память стала, как бритва, острой.
И как будто на фотоплёнку
Всё, что было тут я сняла:
Хлеба тонкий и лёгкий ломтик,
Бомбы, сброшенный из-под крыла
Бомбовоза, что хищным ястребом
Всё кружил над нами, кружил.
Всё сняла я с предельной ясностью,
Всю блокадную, скорбную жизнь:
И дистрофика резкий профиль,
И по-детски нетвёрдый шаг,
И дежурных на снежной кровле.
Взрыв снаряда — как боль в ушах.
Я, поэт, стала фотографом,
Всё снимаю без всякой камеры.
Всё, что вижу, мне очень дорого —
И снарядом взрытые камни,
И хожденье к Неве зимней с вёдрами
За водой, что дымится в проруби…
Летописцы мы с Ольгой Фёдоровной
Обороны и мужества города.

Стрелки непочиненных часов,
Как трамваи, неподвижно стали.
Но спокойно, под набат гудков,
Девочка играет на рояле.

У неё косички за спиной.
На диване в ряд уселись куклы.
Бомба, слышишь? В корпус угловой…
Дрогнул пол… Коптилка вдруг потухла…

Кто-то вскрикнул. Стёкла, как песок,
Заскрипели под ногой. Где спички?
Девочка учила свой урок,
В темноте играя по привычке.

Так ещё не пел нам Мендельсон,
Как сейчас в тревогу. И весь дом был
Музыкой нежданной потрясён
В грозный час разрыва близкой бомбы.

И наутро, в очередь идя,
Постояла я под тем окошком.
Ты играешь, ты жива, дитя.
Потерпи ещё, ещё немножко.

Зимовать остался Мендельсон.
Как надежда, музыка бессмертна.
Стали стрелки. Город окружён.
До своих — большие километры.

Хлеб, как пряник, съеден по пути.
Раскладушка в ледяном подвале.
… Но, как прежде, ровно с девяти
Девочка играет на рояле.

Я в гору саночки толкаю.
Ещё немного — и конец.
Вода, в дороге замерзая,
Тяжёлой стала, как свинец.

Метёт колючая пороша,
А ветер каменит слезу.
Изнемогая, точно лошадь,
Не хлеб, а воду я везу.

И Смерть сама сидит на козлах,
Упряжкой странною горда…
Как хорошо, что ты замёрзла,
Святая невская вода!

Когда я поскользнусь под горкой,
На той тропинке ледяной,
Ты не прольёшься из ведёрка,
Я привезу тебя домой.

Лекция назначена на десять.
А трамваи? Их пока что нет.
К пуговице книги он подвесил
И поверх пальто накинул плед.

У моста спускается профессор,
Точно юноша, на невский лёд.
Путь короче тут. Начало в десять.
Наискось быстрее он дойдёт.

Вьюга старика всё клонит, клонит
И колючим обдаёт снежком.
Он идёт. И где же те колонны
По дороге, тот знакомый дом?

Камни. Стёкла. Рёбра голых лестниц.
Абажур над пустотой повис.
И часы. На них почти что десять.
Зеркало в стене. Лепной карниз.

Он дойдёт! Январь — суровый месяц.
Дует в спину ветер ледяной…
Лекцию он начал ровно в десять,
Как стояло в книжке записной.

На Петроградской — чёрный дым.
На Первой линии — воронка.
Везут покойника, а с ним
На тех же саночках — ребёнка.