Александр Перфильев - Стихи

Ни чинов, ни орденов… А просто
Жил-да-был такой-то имя-рек.
Ведь речей и пенья у погоста
Не услышит мертвый человек.

И вдове, окаменелой в горе,
Все кругом, как будто сон дурной:
Два или пятнадцать певчих в хоре,
Все равно… зимой или весной.

Отслужили, опустили. Слово
Сказано. Неважно, как и кем.
Вдовий траур смят. И обцелован
Скорбный рот. И взгляд стеклянно нем.

Отошли… Нависшая минута
Вдалеке не так уже гнетет…
За оградой кто-то и кому-то
Рассказал последний анекдот.

Жизнь опять вступила в круг привычный,
Погасив видение Креста,
Потому что, ведь она цинична,
И бесчеловечна, и проста!

Мало дела ей, что стынут веки
У вдовы, что умер имя-рек…
Так уходит каждый, и навеки,
И святой, и грешный человек!

Так, жизнь прошла, и не заметил,
Как будто лишь слегка задев плечом,
Чем каждый прошлый день был светел,
Кем был согрет, чем омрачен.

Но ни потери, ни заботы,
Ни войны, данные судьбой,
Страшней, чем самый долгий бой,
Чем бремя каторжной работы —
Война внутри, с самим собой…

Да, жизнь прошла, и значит, все в порядке,
Так доживай, молчи и затаи…
Ты видела во мне лишь недостатки,
Я видел лишь достоинства твои.

На балконные перила
Ежедневно, как на пост
Желтоклювый и унылый
Прилетает старый дрозд.

В снег врезаясь черным фраком,
Так похожий на диэз,
Он печальным нотным знаком
Говорит: Бонжур, тристес!

Иногда с перил взлетаёт
На заснеженную жердь…
Кто, скажите, угадает —
Может, дрозд, а может, смерть?

Мы с дроздом давно знакомы,
Он, как близкий человек…
Дрозд в снегу сидит — я дома,
У меня на сердце снег…

Стужа вечно будет стужей,
И никто не разберет,
Что на этом свете хуже —
За окном иль дома лед?

На закате леденеет
Все окошко иногда,
В темном небе чуть светлеет
Одинокая звезда,
……………………….

И никто не пожалеет
Ни меня, и ни дрозда.

Перебираю по ночам, как четки
Мои стихи… Погас их прежний пыл,
Но воскресают в них нежданно четки
Все женщины, которых я любил.

Мир вам, стихи — былого отраженье,
Любимые — простите мне, что вас
Я всех бы отдал за одно движенье
Холодных губ и равнодушных глаз.

От повседневной липкой мути,
Которая взяла нас в плен,
Уйти, задуматься, вздохнуть и
Читать о том, как жил Шопен.

Из дома в Желязовой Воли,
Где святость нищей простоты,
Летят диэзы и бемоли,
Как первозданные цветы.

И кто в саморекламном свете
Высоких чувств не заглушил,
Почувствует, как хороши,
И как чудесно пахнут эти
Цветы бессмертия души.

Все кажется ясно, когда ни о чем
Не думать… Быть может, про службу, про дом?
О том, что сегодня купить на обед,
Плохая ли будет погода, иль нет?

К какому-то другу зайти по пути…
Вот только… к себе самому не зайти,
А все потому, что не знаешь о том —
Есть дом у тебя… или это не дом?

Ну, скажем, нет дома — осталась душа,
Да нет и души… И идешь не спеша…
Пусть ветер вернется на круги своя,
А ты — на постылые круги жилья,
Где чай, сигарета, усталость, кровать…
И спать и не видеть, не слышать, не знать…

Вы пропустили — я не повстречал
Того, что люди называют счастьем.
В пробеле том — начало всех начал…
И тридцать лет прошло, как одночасье.

Мне — не судьба. Могу лишь оценить
Потерю я ретроспективным взглядом.
Условное мне чуждо — «может быть»…
Все может быть… Но вы ведь были рядом?

Вьется стружка под палью рубанка,
Терпкой горечью пахнет смола,
Вся намокла от пота голландка,
Вот и по лбу струя потекла.

Жарковато чухонское лето,
Взмокнешь, коль поработал с утра…
……………………………………..
Так века донесли без портрета
До меня этот облик Петра.

Осенний вечер. В доме окна настежь,
От них к Неве струится дым и чад…
Голландский свой попыхивая кнастер,
За шахматной доской они сидят…

На шхунах ветерок шевелит снасти,
А игроки, насупившись, молчат,
Глаза устремлены в один квадрат;
На нем английский корабельный мастер
России делает в четыре хода мат.

Отмерили дистанцию. Считать
Шаги смертельные они умели…
И тот, что в николаевской шинели,
Стал равнодушно руку поднимать…

Все тот же самый вид у Черной речки,
Морозный воздух свеж и снег глубок.
Да, это здесь… Нет, не было осечки,
И он упал, схватись за левый бок.

Чуть-чуть качнулось деревцо
От ветра легкого касанья;
Он точно окунул лицо
В лиловое благоуханье.

Потом рванул, срывая злость,
Благоухающие гроздья,
И прокололи их насквозь
Дождя пронзительные гвозди.

И день нахмурился, как ночь,
Похолодел весенний воздух,
И с ветром полетели прочь
Кустов сиреневые звезды.

Ну что ж, срывайся и лети,
По воле грозового шквала,
Сияющее конфетти
Сиреневого карнавала.

Эх, дороги — весенняя талость…
Необъятных небес синева…
Хорошо на дорогах мечталось
И кружилась от дум голова.
Мне дороги рассейские любы,
Их прошел и изъездил насквозь…
Сколько раз мне случайные губы
Целовать на дорогах пришлось…
Но дорожные ночи коротки,
И заманчиво розов восход.
Чужды вольному сердцу колодки,
А дорога звенит и поет!
И глядишь — оборвется слезами
Поцелуй второпях у крыльца,
И потушит неяркое пламя
Серебристый ручей бубенца.
Только крылья обрезали птицам
Эти годы военных тревог.
И давно по чужим заграницам
Мы блуждаем без всяких дорог.
Никогда здесь своими не будем,
Не чета километры версте —
Здесь не только дорога и люди —
Но и небо и звезды не те!
И гляжу я с чужого порога
Как куда-то идут поезда,
А ночами мне снится дорога,
Но по ней не пойду… никуда!