Александр Перфильев - Стихи

Говорим испуганно: «Петля навеки!
Копеечные расчеты, вечное корпенье…»
Но отчего в каждом человеке
Смутное к семье тяготенье?

И у каждого бывают такие мгновенья,
Что отдал бы все на свете,
Только бы было это вечное корпенье,
Жена, пеленки, дети…

Подошла, как облачко талое,
Поцелуем коснулась спящего.
Это счастье — такое малое —
Светлее, ясней настоящего.

Ведь в него незаметно вложено
Оправданье несовершонному:
Ты, целуя, простила сонному
То, что будет им уничтожено.

Забывается все бывалое,
Безобразна явь настоящего…
Только счастье малое, малое
Остается на лбу у спящего.

Сколько мне стоило горьких усилий
Сердце зарыть в бытие,
Только нашла ты под кучею пыли
Детское сердце мое.
Но не взяла, а сказала с тревогой:
«Как оно бьется опять!
Этой большою и скорбной дорогой
Мог ты его потерять!
Значит, не тронуто игом советским,
Значит, щадила война,
Если осталось по-прежнему детским,
Так же, как в те времена.»
Я не сумею ответить словами
На нерешимый вопрос,
Как через кровь, через пытки и пламя
Сердце я целым пронес.
Стоит ли трогать минувшие были
Даже во имя твое,
Если забыла ты вынуть из пыли
Детское сердце мое?

Господи! С нашей ли верою
Входить в другие миры?
Этой ли ношей серою
Пачкать Твои шатры?
Пустишь, рожденных вьюгою?
Примешь одетых дерюгою,
Туда, где горят костры?
Мы же убогие, пьяные,
Оставим следы лаптей
Там, где цветы осиянные,
Снежинки Твоих Страстей?
Мы — ж это те топоры,
Крест Твой тесавшие, серые…
Мы же и Ясли с Пещерою
Создали с древней поры…

Верую, Господи, верую!

Огоньки, как звезды на пути.
Дальние гудки, свистки и звоны.
Поезд скорый должен здесь пройти.
Что ему за дело до влюбленных?
Помню я высокую трубу
Укрощенного стального зверя,
И не раз ему свою судьбу
Поручал я, в будущее веря.
Нес меня он к пажитям войны,
Уносил обратно к тихим зорям.
Видел я поля родной страны
В радости, в несчастьи и в позоре.
И теперь сюда меня привез,
Наказав в чужой стране беречься…
Вот под этот самый паровоз
Так светло и радостно улечься!

Сильному — мощь водопада,
Слабым — глухая гать.
Нищему скальду надо
Каждому нежно лгать.

Лгать, чтоб томимые жаждой
Солнечный пили Свет,
Лгать, потому что не каждый
Сын Голубых Планет.

Если ж почувствовать можно
Эту Господню весь
Как же тогда ничтожна
Зависть к счастливым здесь!

Редкому Божья рассада
В жизни расцветит гать…
Значит, смириться надо,
Губы сомкнуть и ждать.

Если днем тоскливо мне и глухо —
Ввечеру не закрываю ставни,
И тогда приходит ночь-старуха
Рассказать о были стародавней.

Припадая тихо к изголовью,
Принося с собою лип цветенье,
Нежность небывалую сыновью
Пробуждая трепетною тенью.

А когда рассветный луч забрезжит,
Прикоснувшись неба кистью тонкой,
Оставляет ночь — седая нежить —
Осужденного на жизнь ребенка.

Опять в зеленых шапках тополя,
Приятна тень от старых лип разлапых,
В июльский вечер их медвяный запах
Вдыхать люблю я, память окрыля.

Не о степных просторах ковыля,
Не о Руси равнинной на этапах,
Не о верблюжьих неустанных лапах,
Измеривших Монголию, пыля.

На отблески полупогасших дней
Моей большой и путаной дороги —
Не женщины любимой профиль строгий —
Встает иное в памяти моей!

Дворцы, ажур моста, Невы изгиб,
Взнесенный в небо шпиль адмиралтейский
И золотистый от цветущих лип
Задумчивый бульвар Конногвардейский.

Я слишком устал для того, чтобы снами
Дневные ошибки загладить…
Я слишком был верен, чтоб новое знамя
К склоненному древку приладить.

Я много измерил земель необъятных,
И земли те слишком чужие,
Не им обезличить в речах непонятных
Священное слово — Россия.

Я слишком вкусил от пожарищ и дыма,
Чтоб мирную жатву постигнуть.
Я слишком любил — чтобы Новое Имя
На щит почерневший воздвигнуть.

Измызганные лапти на панели…
Привычны спины, — согнуты в веках…
Армяк в заплатах, лица загорели,
В них серая, сермяжная тоска.

Они идут спокойно безучастны,
Неся свои котомки и крюки,
Моей Руси — не белой и не красной —
Покинутой Руси плотовщики.

Брезгливо смотрит чужеземный город,
Бегущий за мечтой культурных благ,
На распахнувшийся посконный ворот,
На косолапый, неспешащий шаг.

Да, этот город слишком накрахмален,
Закован в сталь своих условных пут,
Чтобы понять, как тяжкий путь их дален,
Чтобы постичь нечеловечий труд.

И не понять готическим соборам,
Хранящим пыл в молчании веков,
Унылых песен, спетых дружным хором
Оборванной Руси плотовщиков.

Илья-Пророк коней своих вознес
И бешеным движеньем их исполнил;
Из-под его стремительных колес
Взметнулись вихри и извивы молний.

И небо развернуло темный зев,
Дорогу уступая конским грудям…
И хлынул дождь, как древний знак, что людям
Еще дана надежда на посев.

На синих стеклах вновь мороз наметил
Причудливый серебряный галун,
А ночь тиха, и купол неба светел,
Как будто в нем так много ясных лун.

И снег на камнях улиц в искрах синих,
И неумолчный говор бубенцов …
В ком сердце этой ночью не застынет
От холода серебряных цветов?

И если есть цветы на свете краше,
То не для тех горит их яркий цвет,
Кто пил хоть раз из синей неба чаши
Морозной ночью странный лунный свет.

Вы вскользь сказали: «Старый Петергоф!
Я там жила … давно, еще девчонкой…»
И от простого смысла этих слов
Моя душа забилась грустью тонкой.
Взметнулись в ней осколки прежних снов…
Вы вскользь сказали: «Старый Петергоф!: