Александр Перфильев - Стихи

Имена ты их, Господи, ведаешь,
Но не с ними ль невидимо следуешь
На Восток, в огневых облаках,
Провожаемый ясными звонами,
Над полями, лесами и склонами
С плащаницей Руси на руках?

Запах сена, ромашки и тмина,
Васильки наклонились к овсу,
И дороги размытая глина
Затерялась в сосновом лесу.

На пройденные версты не глядя
Я тихонько иду и пою,
Пусть больное останется сзади,
Пусть не мучает душу мою.

Я давно не ходил в богомолье
И не видел, как зреют овсы,
Колосится ржаное раздолье,
Дожидаясь серпа иль косы.

Как зеленые кудри играют
Молодого веселого льна…
Пусть душа никогда не узнает,
Что не та ей дорога дана,

Пусть она не терзается болью,
Что напрасно и долго мы ждем,
Не настанет ли срок богомолью
По России, размытой дождем.

О чужих, о странных, о прохожих,
Молчаливо ждущих у крыльца,
О сердцах, с моим усталым схожих,
Я сегодня слышу от Гонца.

Я не знаю, что сказал он дальним,
Что они ответили ему,
Но меня нашел он не печальным,
А склоненным к сыну моему.

Не одну я пережил потерю,
Жил, уподобляяся рабу,
Но в него я так же нежно верю,
Как в России светлую судьбу.

Как и в то, что сгинуть мы не можем,
Потому что Дух сильней, чем плоть,
Как и в то, что странным и прохожим
Не всегда бродить судил Господь.

Мои глаза давно глядеть устали,
И даже сон не в силах их смежить,
И только песней, кованой из стали,
Вдуваю жизнь в усталость слова: «жить»;
Пока они звучать не перестали,
Мы можем этой жизнью дорожить.

Зажегся день, апрельский день обманный,
Нахмуренную готику смутив,
Так с улицы порой в хорал органный
Врывается безудержный мотив,
Так на подмостках гаер балаганный
Коверкает столетья живший миф!

И странно думать мне, что весны те же
Века, тысячелетия подряд,
Что жизнь прожив, еще совсем я не жил,
Что не впивал переживаний яд
И оглянуться не на что назад.

Дни проходили смутной вереницей,
Покорные велениям земли…
Взлетали, возвращались журавли,
Как мысль моя в исканьях Синей Птицы…
Зачем они остаться не могли
В стране, где холода не могут сниться?

Как шпиц собора древнего отточен,
Что синим шелком неба оторочен,
Мой ум пытался вознести мечты
В томительном исканьи Красоты,
Но мир, несущий тяжесть дней, непрочен,
И кубки нашей радости пусты.

Пусты, как бесконечная потеря,
Все радости Земли — веленья Зверя,
И я живу, грядущему не веря,
И прошлого не поминая вслух.
Приходит радость — вспыхнет светлый дух —
Уходит радость — и костер потух.

Теперь душа моя — источник мутный,
Колеблемая прихотью минутной,
Приливами, вздымающими ил.
Пусть дует ветер, встречный иль попутный,
Но парусов на глади неприютной
Уже давно никто не находил.

Наивная мечта о Синих птицах!
Я чувствую, она как мир, стара…
Быть может, позабыть о ней пора?
Недаром отречение Петра
Забытое в евангельских страницах,
Петух вещает на церковных шпицах!

Сражалися за Истину мечи,
Да, многие всю жизнь ее искали!
И солнечные, лунные лучи
Нас в длительном пути не раз встречали.
Мы окунались в горные ключи,
Но ни один из нас — в святом Граале.

Источника животворящих сил
Изведать никому не удавалось:
Нас побеждал седой и древний Хаос,
Мы верили, но срок не приходил,
Мы жаждали, но жажда оставалась,
Ее еще никто не утолил.

Мои глаза давно глядеть устали,
И даже сон не в силах их смежить,
И только песней, кованой из стали,
Вдуваю жизнь в усталость слова: «жить»,
Пока слова еще не отзвучали,
Мы можем этой жизнью дорожить.

Не постигнуть внезапную грусть,
Но душа принимает без слова.
От постылого дня отвернусь,
Отойду в безвозвратное снова.

За окном серебро седины,
Ночь свои опустила ресницы…
Предо мною «Родной старины»
Шелестящие мягко страницы.

И встает позабытая быль:
Русь — поля и зеленые склоны,
По степи золотится ковыль,
Тихий свет от Рублевской иконы.

Русь медвежьих углов и святынь,
Целина необхоженной чащи…
Подступившая к сердцу полынь
Сот медвяных изгнаннику слаще.

Набежавшую грусть не понять,
Но душою ее не отрину:
Кто отвергнет простившую мать,
Что пришла к позабывшему сыну?

В его глазах — минувший дым Бастилий
И безобразный призрак эшафота.
А в сердце — трепет королевских лилий,
Растоптанных ногою санкюлота.

Нахмурены седеющие брови,
Искривлен рот от горечи отравы:
Последний, Восемнадцатый Людовик
Из милости живет вблизи Митавы.

Но не один в глухом изгнаньи сир он —
Потомок крестоносцев в тяжких бронях…
В угрюмом замке бродит герцог Бирон,
Вознесшийся и снова павший конюх.

Как молоты стучат в остывшем сердце
Часы — воспоминанье о Версале…
А рядом бродит призрак — мертвый герцог
В нависшем, как проклятье крови, зале.

И вырастают страхи — исполины,
А губы шепчут позднее признанье,
Что лучше краткий ужас гильотины,
Чем долгий стыд бесславного изгнанья.

Как мрак ночной под балдахином долог,
И кажется, что грудь уже не дышит!
Как странно думать, что тяжелый полог
Поверженными лилиями вышит!

И в исхудавших пальцах до рассвета
Дрожат печально золотые кисти…
Но никогда не воскрешают лета
Осенние топазовые листья.

А утром… снова сдвинутые брови,
В ушах еще шаги ночные гулки…
Последний Восемнадцатый Людовик
Томится на безрадостной прогулке.

В полях хлеба, и васильки, и клевер —
Созвучие мечтательных идиллий!
Но разве знает полудикий Север
Тоску и нежность королевских лилий?

Душа моя, как ржавый флюгер
На покосившейся избе…
При каждом взмахе крыльев вьюги
Дрожит покорная судьбе.