Егор Исаев - И век и миг... [Стихотворения и поэмы]

Наконец-то! Наконец-то!
Снегу радуется сердце.
Разлеглась зима, расселась,
С глаз долой смахнула серость…
Хорошо! Охапки света
В урожай весны и лета.

Всё к перу, к перу, к перу…
Не пора ль к рубанку, к топору,
Чтоб с утра до вечера — работа
От росы и до седьмого пота
И чтоб завтра снова, снова, снова.
Вот тогда и прояснится слово,
Солнечно пройдёт по верстаку
И само запросится в строку.

Мы тут ещё, в кругу родных и близких,
И там уже в рядах у обелисков.
Ещё чуть-чуть, ещё, ещё полшага, —
Нам — вечный сон, а юношам — присяга.

Не один стою у небосклона,
Не один, а с памятью вдвоём.
Было мне когда-то окрылённо,
По-пластунски было под огнём…
Не спешу к последнему порогу,
Не прошу отсрочки у Творца.
Только вот пойду спрошу дорогу:
Много ль мне осталось до конца?

И говорил и говорю вам вновь:
Где нет любви, там есть игра в любовь,
Там не горит над тамбуром звезда
И долго ждать не могут поезда…
Об этом знал тот самый проводниц
Который поезд придержал на миг,
Который знал, как мудрый человек:
Есть миг любви, что длится целый век.

Небо молю молитвой,
Сердцем о колокол бьюсь —
Будь ты вовек монолитной
И нескончаемой, Русь.
Ветра касаюсь губами,
Плачу и радуюсь вновь.
Журки летят — память.
Утки летят — любовь.

Гляжу: нигде и никого окрест.
И вдруг, невольно оглянувшись, замер:
Из плах дубовых сотворённый крест
Сошёл с холма и встал перед глазами.
Клянусь, я разглядел лицо креста.
И голос, голос — аж мороз по коже —
Позвал меня:
— Иди, иди сюда
И прикоснись рукой ко мне, прохожий,
И выслушай.

Отсюда в двух верстах
Жил-был народ —
Страдал,
Любил,
Работал
И песни пел,
Да так, что в нас, крестах,
И то, бывало, просыпалось что-то
От песен тех
И, как зелёный ток,
Просилось в жизнь из мёртвой древесины.
И нам хотелось развернуть листок
И прошуметь берёзой иль осиной
Хотя бы раз!
И так из года в год:
И жизнь — и смерть,
И молодость — и старость…
Но в чём-то разуверился народ,
Ушёл с земли,
А кладбище осталось.
И стало дважды кладбищем.
Пустырь
В беспамятстве дичал и разрастался.
Уже давно попадали кресты
И пирамидки.
Я один остался.

И вот стою.
Стою и в дождь, и в снег,
И в час луны,
И в час восхода солнца,
И всё надеюсь: кто-нибудь из тех,
Из деревенских,
Всё-таки вернётся.
Отстроится,
Примнёт асфальтом грязь,
Приложит руки к почве одичалой.
Но только раз,
Всего лишь только раз
Пришёл один.
И — бог ты мой! — сначала
Открыл бутылку с помощью гвоздя
И выпил всю.
И стал безумно весел —
Пел, как рыдал…
А после, уходя,
Свою фуражку на меня повесил.
О, как я был фуражке этой рад.
Какая-никакая, а забота.
Шёл от сукна не запах — аромат,
Да, аромат
Жилья,
Подворья,
Пота…
Казалось, дым над смятым козырьком
От папиросы всё ещё дымился.
Его к траве сносило ветерком…
Мне даже, помню, сон потом приснился.
Как будто я из этих скорбных мест
Ушёл тайком,
Как из дому уходят,
Что я уже не надмогильный крест,
А пугало в июльском огороде.
Подсолнухи кругом, а не репьи.
Стою, ни перед кем не понижаюсь,
И вижу, как воришки-воробьи
Геройских из себя изображают,
Чирикают, разбойники…
Но кот
Уже, я вижу,
Хитро к ним крадётся…
А вот к ним девка вышла в огород,
Весёлая,
Похожая на солнце,
И щиплет нежно сельдерей и лук,
В пучки их вяжет ниткой-перевязкой,
Кладёт в корзинку белую…
И вдруг
Холодный ветер
Сбил с меня фуражку.
И сон погас —
Отпраздновал.
Отцвёл.
И я опять, как видишь, на погосте
Стою один.
Спасибо, что пришёл.
И приходи
Хозяином, не гостем.

И крест умолк,
Замшелый, старый крест,
И, показалось, отошёл к закату.
Гляжу: нигде и никого окрест.
А здесь моя любовь жила когда-то.

Нам не по курсу камерность и косность,
Нам ни к чему трибунный гром и спесь,
Есть километр, который прямо в космос
Отважно устремляется,
А есть…
Есть и такой, который тут, под небом,
Под этим синим,
Рядом с бороздой,
Из века в век
Ходил к земле за хлебом
И прозывался сыздавна верстой.
Стожильный наш!
Ходил и недалече,
И далеко —
По всей,
По всей,
По всей…
Ох, сколько ж он тягла перекалечил!
Ох, сколько ж он пообломал осей
По всей стране!..
Треклятый на ухабах
И бранно крытый посреди дождей…
А было, помню, было:
Наши бабы
Входили в упряжь вместо лошадей
И хлеб везли на станцию
Для фронта,
Для мужиков, что бились на войне…
Я эту память прямо с горизонта
Глазами взял.
И до сих пор во мне
Она болит,
Не закрывает двери
В живую даль неотболевших лет.

И вот стою,
Стою — ногам не верю:
Да тот ли это твёрдый километр,
Который так везде и всюду ждали —
И долгий век,
И год,
И каждый день —
Вот эти все соломенные дали,
Вся эта глушь российских деревень?
И — дождались!
Сквозь летний зной,
Сквозь осень,
Сквозь белые пустыни февраля
Пролёг асфальт,
Как праздник всем колёсам, —
Газуй, шофёр, аж до ворот Кремля!
Рули давай, полями и лугами
Через леса,
С моста лети на мост!..

И вдруг я вздрогнул —
Космос под ногами:
Хлеб на шоссе, как миллионы звёзд!
Хлеб на шоссе,
Как золото на чёрном,
И не с каких-то высших там орбит,
А из КамАЗов —
Зёрна…
Зёрна…
Зёрна…
Такое чувство, будто кто убит.
Хлеб на шоссе!
Овёс…
Ячмень…
Пшеница…
Ну как такой разор остановить?!
Течёт зерно!..
Чубы мелькают…
Лица…
И я кричу, чтоб волком не завыть:
— Да это ж хлеб, товарищи!
Негоже
С ним так безбожно поступать в пути!
А те чубы:
— Ты кто такой хороший?
— Я человек.
— Тогда иди, иди…
А я-то думал, поп какой в берете.
Садись давай!..
Подброшу за трояк. —
И с места — вжик!
Один.
Второй.
И третий…
А я?..
А я, как вопиющий знак,
Чуть не дымлюсь от лекторского пыла,
Машу руками возле полотна…

О, если б вдруг…
О, если б можно было
Достать дорогу с ладожского дна!
Достать всю ту,
Что по льду шла, как в гору,
Как солнце сквозь блокадное ушко,
Вся в пятнах крови —
Курсом на «Аврору» —
Где днём с огнём,
А где и с посошком
На ощупь шла, не изменяя курсу,
В голодный прорываясь Ленинград.