Егор Исаев - И век и миг... [Стихотворения и поэмы]

Одно зерно
В цене равнялось пульсу
И капле крови в тысячу карат.
Одно зерно!
А тут их — миллионы
Течёт и под колёсами хрустит…
О, если б можно было,
Если б можно —
Да пусть милиция меня простит! —
Я б ту дорогу накрутил, как вожжи,
И, вознеся молитву небесам,
По тем чубам,
По лицам, как по рожам,
По их пустым,
Беспамятным глазам —
Вот так и так!..
— Да где же ваша совесть?
В каком таком застряла далеке?! —
Витийствую.

А малость успокоясь,
Гляжу:
Старушка в пёстреньком платке
Сметает зёрна веничком в совочек
С дороги, —
Как с артельского стола.
Зовёт меня:
— Иди сюда, сыночек, —
И край мешка мне в две руки дала.
— Не упускай, держи вот —
Палец в палец. —
И я,
Как новобранец на плацу,
Во фрунт стою.
Стою и улыбаюсь
Её рукам,
Её глазам,
Лицу.
Стою и улыбаюсь…
И она мне
Даёт свой свет и ласковый уют.
— Как вас зовут?
— Марией Николавной. —
А я подумал: совестью зовут.

Сосна, она, конечно — кто же спорит, —
Сама себе собор в лесном соборе.
Красавица!
Топор и тот, бывало,
В размашистом пылу лесоповала
Впадал пред ней в лирическую робость:
Срубить её —
себя же кинуть в пропасть.

А столб есть столб.
В кругу таких же сосен
Сосной он рос, но… срублен был,
Отёсан
И стал столбом.
Причём столбом не просто,
А телеграфным —
заданного роста.

И вот стоит
Без варежек,
Без шапки,
Без ничего,
Лишь провода в охапке.
Весь на виду,
Но для души,
Для взгляда
Уж вот как прост, что и глядеть не надо.

Всем ясно: столб!
И всё же, всё же, всё же,
Прошу, ты подойди к нему, прохожий.
А есть минута — обними, как друга,
И приложи доверчивое ухо
К его прямолинейной древесине.
И ты услышишь — батюшки! — Россия,
А то и вся — прибавь воображенья! —
Страна
Вблизи и в дальнем окруженье
С огромным миром говорит о мире.
— Да, я люблю тебя. Ты слышишь, милый?
Люблю… Люблю…
И тут же медным басом
Металлургия на ухо Донбассу:
— Угля давай!.. —
А тот басовой медью
В дорожный центр:
— Вагонов мне немедля! —
Как божий глас, не громыхнул, а грянул.

А вот —
Звезда полей звезду экрана
Благодарит за яркое соседство.
А вот —
Как тонкий стебелёк из детства,
Сквозь уголь,
Сквозь металл,
Сквозь сердце прямо —
Ребячий голос:
— Позовите маму…
— Мам, это я, Серёжка, из Артека!
Меня ты слышишь?..

И почти везде так:
Несёт он слов огромное теченье
По проводам обычного сеченья.
Несёт Гольфстрим,
Несёт и Куросио…
А так, на глаз, не очень-то красивый,
Обычный столб.
Обтёсан.
Обкорнован.
Зато каким он смыслом коронован!

Мои осенние поля…
Как пусто в них! Ни журавля,
Ни аиста в холодном небе,
Ни даже вздоха в них о хлебе,
Давно сошедшем в закрома.
И где-то там уже зима
Готовит белую угрозу,
И дни одной щекой к морозу
Идут, снижая облака…
И вот уж с вешалки рука
Снимает плащ, и чья-то воля
Из одного в другое поле
Ведёт меня.
Зачем?
Куда?
Какая странная звезда
Сокрыта там, в седом тумане?
И не видать её, а манит,
Как донный вздох из камыша…

У вот уже щемит душа
Вот здесь, в груди, и там во поле,
Как боль сама, как эхо боли,
Чужая чья-то и своя —
Зовёт,
И я иду в поля.

Иду в осенние поля,
Не рву рывком с плеча ружья,
Не целюсь в бедного зайчишку:
Пускай себе живёт, трусишка,
Пускай бежит за горизонт
И всё, что поле даст, грызёт.
А я,
Где пахотой, где пожней,
Иду
И в полдний час,
И поздний
В литых отцовских сапогах,
Не тороплю усталый шаг,
Души своей не тороплю
И говорю себе: люблю.

До слёз люблю я эту пору,
Когда я сам под стать простору,
Раскидан весь и окрылён,
Как взрыв,
И тут же взят в полон
Тоской полей остро и хватко
До узелка…

Но вот загадка: куда иду?
И почему?
Пожал бы руку — но кому?
Сказал бы слово — но о чём?
Плечо бы чьё своим плечом
Доукрепил… Да только жаль,
Во все концы немая даль
Крестом лежит сквозно и мглисто,
И никого — ни тракториста,
Ни конюха, ни овчара,
Лишь я один, как и вчера.
Один.
Но мне не одиноко —
Во мне самом идёт дорога
Особой меты и длины —
Дорога в память той войны
И в сторону того омёта,
Что словно кто открыл ворота
Из августа в предзимний день,
Стоит и отрицает тень.

И я иду в его зарю
И, подойдя, благодарю
За приглашенье в летний полдень,
За свет, которым он наполнен,
За то, что он живой такой…
И я прилёг, прильнул щекой
К нему,
Как к печке русской дома…

И слышу вдруг, как через дрёму
Совет мне кто-то подаёт:
— Ты встань и постучись в омёт.
И я не пренебрёг советом.
Встаю,
Стучусь,
Как будто это
И в самом деле чей-то дом.
А раз есть дом,
То в доме том
Должны же быть и домочадцы.
Чего бы к ним не постучаться?
Стучусь.
И сам себе не верю:
Передо мной раскрылись двери.
Мол, раз уж надо — заходи
И всё, что сможешь, огляди.

И я вошёл в омёт. Да только
Где тут хоромы? Где светёлка?
Таких тут и в помине нет.
Тут не хоромы — целый свет.
Но свет не то чтобы всевышний,
Как белый наш, а летописный,
Бестеневой,
Упавший ниц,
Как тот, с пергаментных страниц.
И не такой уж чтобы светлый.
В нём что-то есть не то от пепла,
Не то от праха что-то есть, —
Такой он запредельный весь.

Зато вокруг всё то же поле,
Но в нём — другое время, что ли? —
Не те косилки,
Трактора…
В разгаре страдная пора
Косьбы и сенозаготовки, —
Там грабли вон, а тут литовки
Вонзились в жаркие валки…
А бабы где? Где мужики?
И сразу стало сердцу трудно:
Покос в степи, а так безлюдно.
Такого тут не может быть.
Кому-то ж надо подсобить.

И я, невольно озираясь,
Тревожным взглядом упираюсь
То вон в ходки, то в хомуты,
То в ту вон, полную воды,
Дубовую сырую кадку…
Ну что за чёрт — и тут загадка,
Хоть самого себя кляни!..

И вдруг — ах, вон где все они! —
В лесопосадке всей бригадой —
Увидел их, и сердце радо —
Сидят косцы-здоровяки:
Швытковы,
Шпаки,
Рудяки,
Чинилины и Ивановы,
Кондрашины и Острецовы…
Безусые, но не юнцы,
Плечом и статью — молодцы,
И все едят сливную кашу,
И все молчат. А что тут скажешь?
Обед, брат, он и есть обед.
Но почему здесь женщин нет,
Красавиц, в ком души не чаю?
Меня такое удручает.
Ни кротких нет, ни озорных.
Ну а какой покос без них?
Без них покоса не бывает,
Без них охота убывает
Валки валить до той межи.
А целоваться с кем, скажи?
Но факт есть факт.
А в чём причина? —
Об этом лучше знать мужчинам.
Но те сидят себе, молчат
Про жён своих и про девчат.
Вдруг обожгла меня забота:
В их лицах что-то есть от фото
Тех давних, довоенных лет…
Какой-то запредельный свет.
Но я беспечным быть стараюсь,
К ним подхожу и улыбаюсь
Безмолвным землякам своим,
И — здрасте! — говорю всем им.
А Рудяку поклон особый:
— Как поживаешь, дядя Стёпа? —
И отдаю ему поклон,
Как старшему из всех, а он…
А он, как эхо из окопа:
— Какой тебе я дядя Стёпа?
По возрасту — ты дядя мне,
А по своей по седине
Нам всем сойдёшь и за папашу.
Ты лет на сорок всех нас старше.
Не веришь? Зеркало бы дал,
Да бабой я ещё не стал.