Роберт Рождественский - Это время

И месяц над рекой висел.
И лишь под утро
засыпала
гостиница на Рю-де-Сенн

Чудеса теперь
обыденными стали,
Не фантастика,
не выдумка,
не бред,—
утверждают очевидцы,
что видали
Неопознанный Летающий Объект…
Он в рассветном небе
странный след оставил
в виде длинного прозрачного хвоста.
Повисел чуть-чуть над полем.
И —
растаял.
И, наверно, было это
неспроста…

Зависая над земною жизнью бренной,—
как в лесу
над муравейником склонясь,—
неопознанные
странники Вселенной
скрупулезно изучают нас…
Кто мы им?
Хочу узнать, пока не поздно.
Кто мы им?
Хочу узнать наверняка.
Чья-то тема
в диссертации межзвездной?
Чей-то опыт
по «системам из белка»?
Кто мы им?
Еще не зрячие котята?
Или, может быть, собратья по судьбе?
Скажут пусть,
ну, намекнут хотя бы:
кто мы им?
И кто же мы
самим себе?..
Он висит над мокрой пашней —
дух ниспосланный,
излучая
ослепительнейший свет…

…Ах, Земля-Земля,
родимый мой,
непознанный,
неопознанный,
живой еще
объект!

Если чего-нибудь хочешь,
судьба воздаст
(полностью или частично —
другое дело!)..
Жил в небольшом городке
неудачник-фантаст,
которым с рожденья
одно желанье владело.
Он очень сильно хотел
(и как можно скорей!)
в прошлое перенестись
(в какое, не важно!)
и там оказаться
(хоть на год!)
Царем Царей!

Причем не мифическим,
а реально существовавшим.
Стать императором,
ханом —
не все ли равно!
Только бы
слиться с чужой знаменитой судьбою!
Лишь бы почуять, что все тебе в жизни
дано,
лишь бы увидеть,
что мир
переполнен тобою!
Стать властелином
превыше и всех, и всего.
Быть полубогом,
рушащим скалы и троны!
Чтоб от простого движенья
перста твоего
ветры стихали
и вздрагивали народы!
Жить,
чтоб склонялась
к твоим величавым стопам
вся бессловесная
и вся говорящая
живность!..

В общем, короче:
фантаст
не ел и не спал.
Жаждал он чуда!..
И однажды
чудо
свершилось…

…Вот он — на палубе
парусного корабля.
Он — явно Кто-то!
Он спрашивает надменно:
— Капрал,
отвечайте,
что это там за земля?..
— Ваше Величество!
— Это —
остров Святой Елены…

Как лучше: город в море?
Море в городе?
Здесь даже снег
не может с морем справиться.
Он падает на темный лед
и плавится.
И странно это
на февральском холоде…

А мы глядим —
войны далекой крестники —
на снежно-белый куб Дворца «Финляндия»,
И в нас уже всерьез
вошли понятие:
«Мир после Хельсинки…»
«Европа после Хельсинки…»
А Хельсинки вдоль моря простирается,
ведет свои горизонтали складные.
Не суетится.
Не спешит понравиться.
Он просто есть.
И то, что есть он,—
главное,
Работает,
грустит,
мурлычет песенки,—
надеждой полон,
как весенним паводком…

Да будет небо
добрым и распахнутым.
Да будет мир
в Европе после Хельсинки.

Органные трубы уставились в небо.
Сейчас она грянет,
взрослея и зрея, —
та музыка,
сотканная из прозренья.
Из боли и нежности.
Света и снега.
Сейчас обовьет она
плечи и души.
Утешит.
И плакать заставит внезапно…

Органные трубы
похожи на дюзы
ракеты,
вернувшейся к людям
из завтра.
г. Хельсинки

Годы
катятся по кругу,
повторяя прежний путь.,.
Я еще приеду в Стругу.
Может быть.
Когда-нибудь…
Вновь почувствую,
как нежно
упадет ко мне в ладонь
миг
разъединенья неба
с непроснувшейся водой.
Миг —
воистину прекрасный.
Свет,
разлившийся вдали.
Обретение пространства.
Узнавание земли.
Проявленье
гор взметенных,
отдаление границ.
Вечность
заново рожденных
темных крыш
и певчих птиц…
Утро на глазах поспеет,
воду высветит до дна.
А потом плеснет на берег
аккуратная волна,
и назад уйдет
упруго,
и попросит
все забыть,..

Я еще приеду
в Стругу.
Это очень может быть!..
Там
по улочкам недлинным
бродит ночью
тишина.
Над прозрачным
Черным Дримом
Светит
белая луна.
И река уносит в лето
капли
звездной шелухи…
Там
веселые поэты
пишут грустные стихи.

Новый район —
как новый город…
Медленно —
этаж за этажом —
вот он
слева от шоссе
восходит
сказочным,
огромным миражом!
Вот он обступает —
глаз не хватит!..
И хотя едва родился он,
в нем уж отзвенело
двадцать свадеб!
Отрыдало
восемь похорон!..
Он уже привык под воскресенье
и почти до утренней поры
слышать,
как бушуют новоселья,
сотрясая
стены и полы!..

Он привык,
что возле перехода
вот уже
три месяца подряд
мастера из «Горводопровода»
роют землю.
Видно,
ищут клад…
Здесь еще так много надо сделать!
Но зато,
опередив прогресс,
прямо к окнам
дома номер девять —
не приснившись —
подступает лес!
Хвоей и озоном
хлещет мощно,
душу
заполняет до краев,..
Ну, а где еще
услышать
можно
самых настоящих
соловьев?..

Район
уже сроднил с собою
тысячи
приезжих горожан…
В лифтах —
разговоры про обои.
Скипидарный дух —
по этажам.
У подъездов —
мебельные горы.
В комнатах —
дыханье сквозняка…

Новый район —
особый город.
Без театров и больниц пока.
Это он потом
других обгонит!
Это после он
свое
возьмет!..
Новый район —
забавный город,
город,
где идет
сплошной ремонт!
Здесь летит куда-то
прорва денег!
Здесь царят —
(наверное, не зря!)
газовщик,
стекольщик
и сантехник.
Три красавца.
Три богатыря.

Этот дом за углом —
довоенного времени
первенец.
У него под крылом
столько судеб
рождалось и пестовалось!..

Здесь
квартирой владел
ученик Немировича-Данченко —
холостяк,
лицедей,
говорливый
и в меру удачливый…
Были окна во двор.
А из окон —
застольное зарево.
Дом
грустит до сих пор,
вспоминая лихого хозяина…
Вы
от грусти такой
ни людей,
ни дома
не избавите…

Этот дом городской —
как немое хранилище
памяти.
Он в Историю врос.
Он хранит в глубине,
как приданое,
горечь
высохших слез,
клятвы — прежние,
запахи давние…

В доме жил мальчуган.
Жил,
сражаясь с мышами и цыпками.
Всё кинжалы
строгал.
А потом
заболел медициною.
И ушел на чуму —
напрямик,
через мостики шаткие.
Обелиском ему
стали
белые горы Тянь-Шаньские…