Роберт Рождественский - Это время

Дом стоит за углом —
небольшое,
обычное здание.
Он
заполнен теплом
всех,
кто в нем поселялся когда-нибудь…

Здесь,
имея права,
все не может наплакаться
девочка,
молодая вдова —
слишком грозных наук —
Академика.
Жил
всего ничего.
Был закрытым
до вздоха последнего.
Даже имя его
лишь недавняя смерть
рассекретила…
За оконным стеклом
собираются
отсветы зябкие…

Этот дом за углом
помнит многое,
видывал всякое.
Память
не подновишь.
Бесполезно
ее ремонтировать.
Дом
над былью
навис
всеми лестницами,
всеми квартирами…
На жильцов
по-особому
окнами смотрит неброскими
этот дом,
облицованный
мемориальными досками.

Подступала поэма.
Она изводила меня.
То манила доступностью легкой,
а то — не давалась.
Подступала поэма.
Звучать начинала, дразня.
А потом
за границами голоса
вдруг оставалась…

Если я уезжал,
то она меня честно ждала,
терпеливо ждала
на ступенях у самого дома.
Подступала поэма.
Невнятной и точной была.
Сумасшедшей и невозмутимой.
Жестокой и доброй…

А однажды приснилось мне:
я нахожусь на посту.
И ночная дорога,
как пеной,
туманом закрыта.
Вдруг почувствовал я,
как приходит
в мою немоту
ощущение ритма,
звенящая яростность
ритма!
Этим медленным ритмом
я был, будто льдами,
затерт.
Он во мне тяжело нарастал,
колыхаясь и зрея…

— Кто идет? —
— закричал я.
— Стой!
— Кто идет?..

И услышал спокойный ответ:
— Время.

Не навреди, эскулап,
истомленному хворью,
не запятнай равнодушьем
стерильный халат.
Совесть твоя
да наполнится
страстью живою!
Да не останется фразою
твой Гиппократ!
Пусть эта клятва продолжится
в дне заоконном,
пусть возле самого сердца
забьется в груди.
Необходимостью станет.
И станет законом:
«Не навреди, человек, человеку.
Не навреди!»

Остановись
и прислушайся к странному грому,
этот большой и забывчивый
век
огляди.
Женщине,
хлебному колосу,
шару Земному —
даже во славу,
даже во имя —
не навреди!

Не навреди, человек,
ни березе,
ни морю,
влажной тропинке
и птице,
летящей во тьму.
Вместе со всею своею
немыслимой
мощыо
не навреди ненароком
себе самому…

Не обольщайся
цифирью немедленных выгод,
реки корежить
и горы срывать погоди.
Вместо того,
чтоб, не думая,
что-то воздвигнуть,
лучше остынь и подумай.
Не навреди…

Я понимаю
размах озорного азарта,
силу твою понимаю,
но, как ни крути,
если ты веришь,
что жизнь
не окончится завтра
собственным внукам и правнукам
не навреди!
Не навреди и сегодняшним
детям и листьям.
И, оставаясь достойным
пути своего,
не навреди никому —
ни далеким,
ни близким.
Близким — особенно.
Это ведь
проще всего.

Встречает ветеранов музыка.
Всем пенсиям наперекор,
они ведут
«Уроки мужества»
в обычных классах средних школ…

Вновь — танки!
Снова грохот дизельный.
Блиндаж в обугленном леске.
И друг —
еще живой,
единственный! —
лишь капля крови
на виске…

А в классе
время перепутано.
А в классе
тихо и светло.
И смотрит ветеран,
как будто бы
жалеет,
что оно прошло —
то
побежденное отчаянье,
тот
пулеметный перестук.
И сон в снегу.
И грязи чавканье.
И —
никаких тебе простуд!..
Там небо
от разрывов морщилось,
смертельная
кружилась мгла…

Но там была еще и молодость.
Прекрасной
молодость была!

Ему,
шумящему кругом,
стать может
на ветру упругом
и дождь —
то другом, то врагом,
и солнце,
то врагом, то другом.
Он — хлеб,
Забота всей страны.
Еженедельно.
Ежечасно.
Пред ним — огромным—
все равны.
Ему — живому —
все подвластно.
За ним — года,
за ним — века.
Он — хлеб.
Бессонница народа.
О нем —
решения ЦК.
О нем —
раздумья хлебороба…
И сон не в сон,
и синь не в синь,
и на подъемах стонут ЗИЛы.
И кажется, что нету
сил!
Но всё-таки
приходят силы!..
Зато
просторней жизнь сама
и ярче
свет ее высокий,
когда течет он в закрома —
хлеб выстраданный.
Хлеб весомый!..

…Будет под этим задумчивым небом
спелая осень
шагать по земле.
Вечное солнце
горячего хлеба
да воссияет
на каждом столе!

В суете равнодушных,
на глазах безучастных,
уставая от мыслей,
забот и зевот,
рядом с нами
живет государственный частник.
И —
пора бы признаться —
неплохо живет.
Он в щеках округлился,
он в бедрах раздался.
И как будто
давая уроки судьбе,
он повсюду
(конечно, за счет государства!)
проповедует принцип:
«Ты — мне, я — тебе…»
Он — на службе.
Но только,
плюя на законы,
может он,
подчиняясь себе самому,
не достроить завод,
не отправить вагоны,
если это
не выгодно
лично ему!
Он стремится урвать.
Он доходы считает.
Потому,
презирая и меру, и такт,
он за так
разговаривать с вами
не станет,
не подпишет «за так»,
не поможет «за так»!
Он сопит и ловчит,
грезит и маракует,
строит новые планы,
глотая слюну.
Oн
своими обязанностями
торгует!
Широко и талантливо
грабит
страну!
В институтах,
на стройках,
в совхозах и трестах,
запасая себе и на нынче,
и впрок,
он блюдет
неприступность своих интересов,
с государства взимая
немалый налог!
О, прочнейшая вязь
отношений особых,
потаенных путей,
где не сыщешь следов!
Круговая порука
невзрачных подсобок,
величавых приемных
и черных ходов!..
Стань, страна,
для хапуг
неродной и недоброй!
Стань железной,
как твой знаменитый Урал!
Поспеши!
Поспеши обязательно,
чтобы
государственный частник
тебя
не сожрал.

Есть толк
в корявых строчках,
законам вопреки…

Ведите дневники
на самых главных стройках!
Пусть эта блажь в судьбе
вам будет наказаньем.
Но
о самих себе
должны сказать
вы сами!..
В горах и у реки,
в болотах и пустыне
ведите
дневники,
не думая о стиле.
От городов вдали,
равняя
слово
к слову,
ведите,
как вели
дорогу к Самотлору…
Нельзя повременить.
Усталость не кляните.
Ведите
эту нить,
не обрывайте
нити!..

На просеке лесной,
где каждый пень —
как бивень,
сражается с сосной
безусый рыжий Пимен.
Он должен торопиться.
Он плачет от мошки…
Не дрейфьте,
летописцы,—
ведите дневники.
В блокнотике простом.
Без выдумки и позы…