Михаил Цетлин (Амари) - Цельное чувство

Раздался выстрел! Словно грянул гром
Над палачом грозы последней!
И умер он, как жил, тираном и рабом,
Пред совестью своей и пред людьми лжецом,
И умер он, как жил, — в передней.

И наш герой погиб: бездушен произвол,
Крепка твердыня зла и гнета!
Рой нерасцветших дней и грез с собой увел,
Но смертью он к бессмертью перешел
По траурным ступеням эшафота!

Поймали, поймали! попалась добыча!
Смеются враги над орлом.
При звуках победного, дивного клича
Он машет разбитым крылом.

Поймали, поймали! борьба бесполезна —
Напрасно он гневно клюет
Тяжелые прутья решетки железной
И грудью с размаху в них бьет.

Напрасны усилья — поломаны крылья!
Смеются враги над орлом.
И грустно, в сознаньи немого бессилья,
Глазами он водит кругом.

Поймали, поймали! товарищ погибший,
Наш гордый, наш вольный орел!
Ты жизнь и свободу так страстно любивший —
Навек ты из жизни ушел.

Ты сам себя отдал на жертву народу,
Ты знал, что судьба тебя ждет.
Ты знал, что тебе из тюрьмы на свободу
Один только путь — эшафот.

Исполнены гневных, бессильных проклятий —
Чего бы не отдали мы,
Чтоб вырвать тебя из смертельных объятий
Твоей одичалой тюрьмы…

Но поздно. Уж скоро змеею жестокой
Совьется вкруг шеи — петля.
Так пусть за тюремной оградой высокой
Легка тебе будет земля!

Ты там отдохнешь от великой безбрежной
Печали родимой страны.
Пусть снятся ж душе истомлено-мятежной
Одни безмятежные сны.

Ей долго звучали свободы напевы,
Она была страсти полна,
Любви, и печали, и бури, и гнева! —
Придет тишина… тишина…

Все, все они умерли!

Они были такие же, как мы,
Только выше и чище душою,
И все они умерли…
Никогда,
Никогда в истории человечества
Не было такой героической,
Такой титанической борьбы!
Эта кучка юношей и девушек
Думала дать счастье
Целому Великому народу!
И все они умерли…

Свет, который манил их,
Был не брезжущей утренней зарей,
А холодным светом северного сияния.
И холод смерти окутал их,
И мрак вечной ночи
Закрыл их очи навеки.

Хорошо, что они умерли!

Смерть-избавительница
Закрывала глаза, сиявшие светом надежды,
И целовала уста, шептавшие слова привета,
И останавливала радостный стук сердца.
И когда приходили тюремщики
В камеру скончавшегося узника,
И когда палачи снимали с петли свои жертвы,
Они удивлялись
Спокойной ясности чела
И радостной улыбке на устах.
Хорошо, что они умерли, —
Умерли, торжествуя!

Они спят в сырой земле.
Но земля,
Политая их кровью, засеянная их костьми,
Дала пышные всходы
Борьбы, героизма и мужества.
Сколько лет лежал под землею посев!
Как страдали бы они в эти долгие годы!
Хорошо, что они умерли!..

Уж повеяло ранней весною
И фиалки в лесах расцвели.
Высоко, высоко над землею
Из далекой полдневной земли
В край родимый летят журавли.
Вот еще перелетные птицы,
И еще, и еще вереницы.
С светлой радостью каждый я год
Их встречаю обратный прилет.

Каждый год, лишь сугробы растают
И на реках лишь тронется лед,
Стаи целые птиц направляют
К нам на север свой быстрый полет.
Что их гонит и что их здесь ждет?
Или, может быть, страстно, глубоко
Они любят отчизны далекой
Пусты дикие так же, как я?
Дорога им отчизна моя?

Каждый год тот же аист на крышу
Вновь садится. Я вижу, как лист
Иль солому он носит, но слышу
Только крыльев размашистых свист,
Редко голос — он мало речист.
Милой крикнет любовно, игриво
И потом уж стоит молчаливо
На одной лишь ноге, на трубе,
Горд, спокоен, уверен в себе.

И когда для далекого юга
В том году он наш край покидал,
Я, как старого, милого друга,
С нежным смехом его провожал:
Смех мой светлой надеждой звучал.
Говорил я: для родины бедной
Час настал, час великий, победный,
И когда ты вернешься назад,
Ты свободе, как я, будешь рад.

Вновь цветы на полях распустились,
Реки тронулись, к крыше моей
Перелетные птицы спустились.
Аист милый, лети поскорей
Ты в тот край, где теперь веселей.
Ведь поля эти — гробы да гробы
Павших жертвою вражеской злобы,
А в реках не вода — это кровь
Тех, кто жизнь погубил за любовь.

За любовь к своей родине бедной.
Ведь на этих полях сражены
Под рукою чужою победной
И ее уж не встанут сыны.
Ты счастливец, ты две стороны
Называешь родной стороною.
Улетай! Я же страстной душою,
Я одну лишь люблю, да и та,
Видно, Богом самим проклята!

Нет уж мест по галерам, темницам,
И венгерцев теперь из темниц
Выпускают и шлют их к границам,
И на землю у этих границ
Упадают изгнанники ниц.
На пути ты их, может быть, встретишь,
Ты узнаешь их, ты их заметишь
По печали их сумрачных лиц
И по взорам тоски без границ.

И расскажешь ты им, как от гнева
Мы сжимаем в тоске кулаки,
Как идут в монастырь наши девы
И как рады у нас старики,
Что года их кончины близки.
И как матери слышатся стоны,
Как рыдают в отчаяньи жены
И боятся рожденья детей,
Обреченных рукам палачей!

Об одном лишь молчи, ради Бога!
Что забывших про долг и про честь
Беглецов и предателей много
У несчастной их родины есть;
Что трусов малодушных не счесть;
Но что больше всего равнодушных,
Беззаботно насилью послушных:
Про позор их родной стороны
Пусть не знают несчастья сыны!

В его домах, в ею дворцах
Насилью весело живется —
И лишь никем не зримый страх
В его покои проберется.

Он не стучится у ворот,
Сквозь стены толстые проникнет,
И часового «кто идет?»
Его тревожно не окликнет.

Он заползет змеей в сердца,
Ему глумиться не наскучит,
И тихой мукой без конца
Он до конца трусов измучит.

При виде бледного чела
Зальется он злорадным смехом,
И нет предела, нет числа
Его забавам и потехам.

А, негодяи, вот оно,
Безгласных жертв немое мщенье!
Над тем, что вами свершено,
Не покаянье, но смущенье.

Нет, слишком милосердна месть,
Великодушна, быстротечна:
Она спешит вам смерть принесть —
Смерть коротка, забвенье вечно.