Константин Ваншенкин - Женщина за стеной. Лирика

Растила косу — блажь!
Вот я в войну за Камой…
А это папа наш,
Оставивший нас с мамой».

Химический карандаш
По-школьному фиолетов,
И вы не входите в раж —
Он вовсе не для портретов.

Десяток забавных рож,
Набросанных шутки ради,
Потом уже не сотрёшь
В несчастной своей тетради.

Но в силу каких идей
Он нам бесконечно близок?
Для длинных очередей
Короткий его огрызок.

Любому понятный шифр,
Усвоенная привычка:
Двузначных, трехзначных цифр
Суровая перекличка.

А ну, поскорей покажь
Лиловую эту мету…
Химический карандаш,
Сегодня таких уж нету.

Лишь где-то в былом дыму,
В стихающем перезвоне —
Протянутые к нему
Доверчивые ладони.

…От прошлого вдалеке,
С рассветным проснусь трамваем.
Знак памятный на руке
По-прежнему несмываем.

Меня не только что не били —
Мне выдавалась нежность вся.
Меня родители любили,
Друг друга не перенося.

А я, влача свои салазки,
Мечтал в те ранние года
Заметить что-то вроде ласки
Промежду ними иногда.

Какая боль, какая жалость!..
Когда же был я на войне,
Их жизнь совместная держалась
Ещё заметнее на мне.

Вот так и жили только мною…
И это как ни назови —
Я стал невольною виною
Им не явившейся любви.

Эту тему не тронь! —
Отдаваясь порыву,
Невзирая на бронь,
Он ушёл по призыву.

Принят общей войной,
Не надеясь на чудо,
Он с медалькой одной
Воротился оттуда.

Был он всё-таки смел,
А скорее находчив
И жениться сумел,
Института не кончив.

Это не лишено интереса —
Коваленков всю жизнь говорил:
Пионэры, Корэя, Одэсса, —
А других за любое корил.

Разговор был у мэтра короток.
Вижу — с чьей-то расправясь строкой,
Как он, пальцами сжав подбородок,
Улыбается жесткой щекой.

Мне джунгли видятся во сне.
Я слышу треск прибрежных галек.
Об удивительном слоне
Мне рассказал художник Алик.

Голубоглазый белый слон
Из золотого Таиланда,
Известный там как эталон
Невероятного таланта.

Он кисти брал и рисовал —
Сквозила в этом полушалость.
Авторитетом рисковал,
Но превосходно получалось.

Недурно шли его дела.
Агенты составляли смету…
Абстрактной живопись была,
Но замечательной по цвету.

Комбинаторы былые —
Чичиков или Остап —
У читающей России
Остаются на устах.

Им любовь и восхищенье
Выпадают в наши дни
Не за хитрые хищенья —
Просто нравятся они.

А сегодняшние силы
В гуще схваток деловых
Так бесцветны и унылы,
Что никто не вспомнит их.

Он работает на раздаче,
Объясняет, как трудно: «Уф-ф!..»
Но вершина его задачи —
Самому испытать триумф.

Милый дока по части купли
И продажи — он вам знаком,
Сам недавно ещё у кухни
Ошивавшийся с котелком.

Придорожный «ТРАКТИРЪ» —
На конце с твёрдым знаком.
Современный сортир
Обживают со смаком.

А за стойкой одна —
Соблазнительный кадр.
То ли служит она,
То ли эксплуататор?

Отзывается мне
Благосклонно и чинно.
(Эдуарда Мане
Есть такая картина.)

Попросили пивка —
Не обидит отказом
Даже тех, кто слегка,
Извините, под газом.

Друг твердит: — Посиди!
Право, что за капризность?..
Но — «Трактиръ» позади.
Средний класс… Малый бизнес…

Ехали мимо холмов
И по равнине.
Именно Нижний Ломов
Помню поныне.

Чем этот Нижний Ломов
Лёг на скрижали?
Тем, что у тихих домов
Нам угрожали.

Воспоминаний улов:
Вижу колонку
И у кого-то из лбов
В пасти коронку.

Дать бы, считаю теперь,
Малому разик…
Но ничего, без потерь
Влезли в уазик.

И мимо мирных дымов —
Дальше, в Тарханы,
Слыша, как Нижний Ломов
Сдвинул стаканы.

Волк, машущий хвостом,
Замечу, знали чтобы, —
Даёт сигнал, притом
Агрессии и злобы.

На яростный разбой
Нацеленные знаки,
В отличье от любой
Виляющей собаки.

Добавлю, что его
Коварное полено —
Причина, отчего
Не ждёт его арена.

А время шло всё круче в горку,
В коротких снах и наяву.
Героев первую семёрку
И нынче с ходу назову.

А Отто Юльевича Шмидта
Арктическая борода
Была не меньше знаменита
И почитаема тогда,

Чем та раскуренная трубка
Или Будённого усы.
…Уже секла по стёклам крупка
Началом страшной полосы.

Давнего лета примета —
Лампа над дачным столом.
Резкий, при помощи света,
Мрака холодного взлом.

Движутся листьев узоры,
Бьются в стекло мотыльки.
Взрослые те разговоры
Как от меня далеки!

Детского сердца услада —
Свет в золотой кожуре.
В гуще вечернего сада
Лампа на длинном шнуре.

Был уничтожен Мандельштам…
Васильев Павел…
Однако всяк, пропавший там,
Свой след оставил.

Остались книгами одни,
А те — листвою.
Ещё страданьями родни,
Слезой живою.

С этапа брошенным письмом,
Безвестной зоной.
Стандартной справкою потом,
Вполне казённой.

Тем, что костёр горел, дымя,
И час их пробил.
Иль просто снимками двумя:
Анфас и в профиль.

Слуцкий не пропускал премьер,
Выставок, новых книг.
Слуцкого ставили всем в пример —
Лучший был выпускник.

Слуцкий со всеми был знаком,
Знал, говорить о чём.
Ежели кто-то был замком,
Слуцкий — всегда ключом.

Кое-что ставят ему в вину,
Но в иной полосе
Слуцкий не пропустил войну —
Впрочем, почти как все.

Не было денег порой на обед
И ни малейших благ.
(Из роковых всенародных бед
Лишь пропустил ГУЛАГ.)

Как на добро был нацелен он,
Так он и строил стих.
Не пропустил ничьих похорон
(В том числе и своих).