Владимир Корнилов - Стихи (сборник)

А под старость был к тачке прикован,

Все равно, что несчастный зэка.

Ради самой негромкой огласки —

Пусть соседи от зависти мрут! —

На мизерном садовом участке

Вырыл то ли бассейн, то ли пруд.

Это рвенье во имя успеха

Доставало, давало под вздох,

Било, как орудийное эхо,

И отец, в самом деле, оглох.

Постоянная скачка за славой

В предприятье, неважно каком,

Обозначилась тачкою ржавой,

Что застряла в кустах за окном.

Но ведь скачка достойней, чем спячка,

В ней хотя бы азарт и размах...

И, как памятник, старая тачка

Пусть ржавеет в садовых кустах.

2000

ИНТЕРНЕТ

Мощно, борзо и даже сверхборзо

Разбежался процесс и пошел,

Но на пользу, а может, без пользы —

Разобраться нельзя из-за шор.

Стал угрозой для стихотворений

Да и прозу вгоняет в испуг

Беспредельный компьютерный гений,

Парадоксов уверенный друг.

Оттого и вчера и сегодня,

Завтра и послезавтра, и впредь,

Где угодно и сколько угодно

Каждый может себя лицезреть

В телевизоре и в интернете…

И однако, куда ни смотри,

Точно также, как в прежнем столетьи,

Не увидишь себя изнутри.

1998

ЖЕНЩИНЫ

Мужчины себя потеряли,

Но в женщинах крепче заряд:

Невестами и матерями

За нас, как деревни, стоят.

Мужчины себя уронили,

На то была бездна причин,

А женщины — те и доныне

Рожают и нежат мужчин.

Давно вся надежда и вера

На них — нешироких в кости,

До лучшего времени века

Надеются нас донести.

И носят, рожают и нянчат,

Как корни, из тьмы гонят ввысь,

И снова по-бабьему плачут,

Что помыслы их не сбылись.

1967

ГИТАРА

Музыки не было, а была

Вместо неё — гитара,

Песнею за душу нас брала,

За сердце нас хватала.

И шансонье был немолодым,

Хоть молодым — дорога,

Но изо всех только он один

Лириком был от бога.

Пели одни под шейк и брейк-данс

И под оркестр другие,

А вот с гитары на нас лилась

Чистая ностальгия.

Был этот голос словно судьба,

Словно бы откровенье,

Нас он жалел и жалел себя,

А заодно и время.

Пел свое, времени вопреки,

И от его гитары

Все мы, усталые старики,

Все же еще не стары.

1987

НЕБО

На главной площади в Бердянске

Мотор задохся и заглох.

Я скинул сапоги, портянки

Снял, накрутил поверх сапог.

Шофёр изматерил машину,

Рыдал над чёртовой «искрой»,

А я забрался под махину

И, развалясь, дымил махрой.

Неподалёку выло море,

Запаренное добела.

А мне какое было горе?

Я загорал, а служба — шла.

Год пятьдесят был первый, август.

И оказалось по нутру,

Скорее в радость, а не в тягость

Курить под кузовом махру.

Похожие на иностранок,

Шли с пляжа дочери Москвы,

Но не впивался, как ни странно,

Глазами, полными тоски.

Солдат фурштадтский, в перерыве

Я стал нечаянно велик,

И вся обыденность впервые

Запнулась, будто грузовик.

Мир распахнулся, будто милость,

От синей выси до земли…

И всё вокруг остановилось,

Лишь море билось невдали.

ЗИС спал, как на шляху — телега,

А я под ним в полдневный жар,

Босой, посередине века,

С цигаркою в зубах лежал.

Лежал, как будто сам — столица

И истина со мною — вся.

И небеса Аустерлица

Мне виделись из-под ЗИСа́.

1966

14 ФЕВРАЛЯ

На два года с половиной

Раньше, чем наш лоботряс,

В день святого Валентина

Валентина родилась.

И в гордячку молодую

Девятнадцати годов,

Трепеща и негодуя,

Он влюбиться был готов.

Но твердила Валентина:

— Ты не тот, совсем не тот, —

И другого властелина

Ожидает и найдет.

Видно, что-то понимала

И на должности росла,

И — не много и не мало! —

Вышла замуж за посла.

...Что ж сегодня с нею сталось?

Годы бурные неслись

И не обогнула старость

Ни послов и ни послиц.

И уже не авантажна,

Как в былые времена...

Впрочем, вряд ли это важно,

Важно, что была она,

Что удача ей светила

И что, словно на заказ,

В день святого Валентина

Валентина родилась.

2001

* * *

На канале шлепнули царя —

Действо, супротивное природе.

Раньше убивали втихаря,

А теперь при всем честном народе...

Сани — набок... Кровью снег набух...

Пристяжная билась, как в припадке...

И кончался августейший внук

На канале имени прабабки.

Этот март державу доконал.

И хотя народоволке бедной

И платок сигнальный, и канал

Через месяц обернулся петлей,

Но уже гоморра и содом

Бунтом и испугом задышали

В Петербурге и на всем земном

Сплюснутом от перегрузок шаре.

И потом, чем дальше, тем верней,

Всё и вся спуская за бесценок,

Президентов стали, как царей,

Истреблять в «паккардах» и у стенок.

ВОЗНИЦА

На козлах развалился сатана,

Ему тысячелетье что минута,

Была бы только скорость задана —

И никакого дела до маршрута,

И все равно что завтра, что вчера

(Недаром преуспел он в стольких кознях...),

И все равно что пропасть, что гора, —

Покрасоваться только бы на козлах!

Пока большой и добрый, как медведь,

Его хозяин спит без передыха,

Ему просторно одному сидеть,

И хлещет, хлещет он по одрам дико.

Обманщик, обирала, шарлатан,

Едва ли понимает, жалкий дьявол,

Куда наш разнесчастный шарабан

Он, радуясь и пакостя, направил...

ОСТРОВ

На необитаемом острове

Живу и дышу, как могу,

И воспоминания пестрые

Давно не теснятся в мозгу.

И междоусобным баталиям

Сюда нипочем не достать —

На острове необитаемом

И тишь, и блаженная гладь.

Все нужное и все ненужное —

Дабы не случилось чего —

Зарыто. Забыто минувшее,

Грядущее отключено.

Забрался я в жадные заросли,

Где розы шипов лишены,

Где выданы жалкие радости

Беспамятства и тишины.

ВОЕННЫЙ ОРКЕСТР

Л. Лазареву

На площади на Маяковской

Гремят барабаны и медь.

С охотою не стариковской

В толпу затесался глядеть.

Во всю батальонную силу

Играет оркестр духовой,

Как вырыли немцу могилу

В суровых полях под Москвой.

И холодом бьет по подошвам

Знакомая звонкая дрожь,

И помню, что все это в прошлом,

В сверхпрошлом, а все-таки, все ж...

И с мукою давней и тайной

И полупонятной тоской

Слежу, как, свернув с Триумфальной,

Идет батальон по Тверской.

Пошли косяком годовщины,

А жизни остался — лоскут...

И вроде совсем без причины

Последние слезы текут.

1986

ПОГОДИНКА

На тихой улице Погодинке

Во имя мира и добра

Собачий лай трясет питомники

С полуночи аж до утра.

По тихой медицинской улице

Осенней полночью бреду

И слышу — узники и узницы

Опять почуяли беду.

Их лай то явственней, то глуше,