Юрий Кублановский - В световом году: стихотворения

…Или зовут бубенчики
щиплющих терн овец
нас отпевать на клиросе?
Пойманных голубей
наши тела при выносе
будут не тяжелей.

Пасмурный ослик на
лбу с золотым пятном.
Серая зелена
роща олив кругом.

Грозен, незаменим,
в одеяньях, продубленных солью,
выводил серафим
наш баркас, не сверяясь с буссолью,
между рифов — из тьмы,
обминуя рыбацкие вешки,
словно не были мы
кровью жертвенной залиты в спешке.

…Но от утра того
тамариска среди голубого,
когда ты своего
за моим погонял ретивого
осыпною тропой
и кремнистым потом бездорожьем —
наши души с тобой
оставались в чистилище Божьем.

У плакучих олив,
что приземисты и величавы,
грешный, нетерпелив,
раскатал ты кошму для забавы.
Быть рабыней твоей
я училась тогда у хозяек:
замирающих змей,
рыб летучих, дрейфующих чаек.

…Похотливо слепа
по рецептам крамол с мятежами
подступила толпа
к нашим праздничным горлам с ножами.
Перед меньшим из зол:
правой гибелью — бегство нелепо.
Ибо что же престол,
как не крест, опрокинутый в небо.

…И в сеченьи луча
столь же видимо, сколь и незримо,
ветер валко качал
у причала баркас серафима.

Каменный желоб, и
льдистым жгутом вода
в руки бежит мои,
темные от труда.

Слепнями облепленный мул
на пепельном зное уснул
вблизи византийских останков,
как будто из них и воскрес,
минуя оливовый лес,
дуплисто ощеренный с флангов.

И веками полуприкрыт
фарфор умудренных орбит.
Кремнисто-зеленые горы
еще выцветают окрест
и слышат прибой и протест
бродившей по ним Феодоры:

«Когда осаждает толпа
покой, за которым тропа,
ведущая в путь без поклажи,
стопою её не ищи,
пурпурные наши плащи —
достойные саваны наши!

И сам Пантократор Христос,
копной окаймленный волос,
с мужицкою кожею темной
у круто замешанных глаз
закланных и царственных нас
ждет в купольной веси огромной».

…Похлопает издалека
пришедшего мула рука
гонца-невидимки.
И зноя края
как рыб чешуя
в минуту поимки.

Бесстрашно вглядись
в бездонную высь
и недра Фавора,
во тьму и огни
— она и они
твои, Феодора.

Добровольческий спелый
обреченный снежок.
Знать, у косточки белой
перед нами должок.

Потускнели медали
и потерся погон,
но уносится ялик
прямиком на Афон.

Там на пастбищах юга
круглый год сенокос
и светлее округа
от молитвенных слез.

Там прощаются д о лги.
Средь сокровищ иных
в темной ризнице — полки
с черепами святых.

…Нам чужого не надо,
мы пойдем прямиком
по следам продотряда
прямо в Иродов дом.

Покартавь с ходоками,
Ирод, как на духу.
Мы своими руками
из тебя требуху
………………………………
В разоренные ясли
вифлеемской ночи
только иней на прясле
опускает лучи.

Надо пасть на колени,
чтоб к намоленной меди креста
где-нибудь на Мезени
примерзали уста.

Необронённое золото
завороженных берез
ярче — под небом распоротым,
словно алмазом, в мороз
рыхлой межой истребителя,
схожею с санным путем
к дальней обители
северным меркнущим днем.

На зиму кроны не сброшены,
не осыпаясь, оне
все целиком заморожены
в гибнущей с нами стране.
И за слободкой заречною
ветер, тревожа посад,
в дни скоротечные
не по-земному пернат.

…Даль в половине четвертого —
словно ложится с плеча
епитрахили потертая,
ставшая серой парча.
Пристанционный за старою
узкоколейкою дом.
Бог с Авраамом и Сарою
долго беседовал в нем.

Там на далекой окраине
скоро приспеет пора
с ложечки грешных отпаивать
жертвенной кровью с утра.
Вся наша истинно царская
жизнь по углам да одрам,
а не латынь семинарская,
сосредоточилась там.

Вдруг вырвалось пламя из топки
по местному времени в шесть.

Опять подтвердили раскопки,
что Царство Небесное есть.

И уж не оттуда ль скорее,
чем мы ожидать их могли,

вернулись со снегом на реях
с сезонных работ корабли?

…В широтах немереных — ночи,
ветрами сносимые, и

еще холодней и короче,
еще безымяннее дни,

когда из разбитой коробки
доносится хриплая весть.

И дальневосточные сопки
хранят в себе Осипа персть.

Осень в зените с серым
падающим огнем.
Кольца, бульвары, скверы
нищенствуют при нем
с антиками Арбата.
Из-за Москвы-реки
слышится канонада.
Наши ли мужики,
пьяные черемисы,
псы ли в блевотине
не поделили ризы
распятой родины.

Помнится, разгоралось.
Всматриваясь в свое
пристальней, чем мечталось
прежде, небытие,
где запашок снарядов
держится посейчас,
хоть и была бы рада
тихо уйти в запас,
будто бобер над Летой
темной перед норой,
жизнь замерла на этой
страшной передовой.

Ибо грозней святыни
наши без куполов,
мы еще слижем иней
с спекшихся губ в Покров.
Может, и перекрасим
русский барак — в бардак,
выплеснув сурик наземь.
Но не забудем, как
ветру с охрипшей глоткой
вторил сушняк листвы.
Прямой наводкой,
прямой наводкой
в центре Москвы.

Окно — что аквариум с мутной
зеленою толщей воды,
где в залежь хвои беспробудной
впечатаны белок следы.

Шиповнику белому надо
держаться притом на плаву.
И катятся гранулы града
по кровельной жести в траву.

Надежна его баррикада
по сада периметру — и
шиповнику белому надо
заглядывать в сенцы твои.

Сосед, повелитель ищейки,
еще допотопный совок,
в юродской своей тюбетейке
ответил кивком на кивок,

но чудится скрытая фронда
в приподнятом ватном плече;
солдату незримого фронта,
чье званье кончалось на ч ,

лишенцу партийного сана,
что нужно теперь старику?
Занюхал свои полстакана
и, словно алмаз без ограна,
лежит, затаясь, на боку.