Яков Полонский - Стихи

Ждут, — и вот на праздник королевский
Сквозь толпу идет, как на базар,
В серой свитке, в обуви ремянной.
Из народа вызванный гусляр.

От него надворной веет стужей,
Искры снега тают в волосах,
И как тень лежит румянец сизый
На его обветренных щеках.

Низко перед царственной четою
Преклонясь косматой головой,
На ремнях повиснувшие гусли
Поддержал он левою рукой,

Правую подобострастно к сердцу
Он прижал, отдав поклон гостям.
«Начинай!» — и дрогнувшие пальцы
Звонко пробежали по струнам.

Подмигнул король своей супруге,
Гости брови подняли: гусляр
Затянул про славные походы
На соседей, немцев и татар…

Не успел он кончить этой песни —
Крики «Vivat!» огласили зал;
Только круль махнул рукой, нахмурясь:
Дескать, песни эти я слыхал!

«Пой другую!» — и, потупив очи,
Прославлять стал молодой певец
Молодость и чары королевы
И любовь — щедрот ее венец.

Не успел он кончить этой песни —
Крики «Vivat!» огласили зал;
Только круль сердито сдвинул брови:
Дескать, песни эти я слыхал!

«Каждый шляхтич, — молвил он, — поет их
На ухо возлюбленной своей;
Спой мне песню ту, что пел ты в хате
Лесника, — та будет поновей…

Да не бойся!» —
Но гусляр, как будто
К пытке присужденный, побледнел…
И, как пленник, дико озираясь,
Заунывным голосом запел:

«Ох, вы хлопы, ой, вы божьи люди!
Не враги трубят в победный рог,
По пустым полям шагает голод
И кого ни встретит — валит с ног.

Продает за пуд муки корову,
Продает последнего конька.
Ой, не плачь, родная, по ребенке!
Грудь твоя давно без молока.

Ой, не плачь ты, хлопец, по дивчине!
По весне авось помрешь и ты…
Уж растут, должно быть к урожаю,
На кладбищах новые кресты…

Уж на хлеб, должно быть к урожаю,
Цены, что ни день, растут, растут.
Только паны потирают руки —
Выгодно свой хлебец продают».

Не успел он кончить этой песни:
«Правда ли?» — вдруг вскрикнул Казимир
И привстал, и в гневе, весь багровый,
Озирает онемевший пир.

Поднялись, дрожат, бледнеют гости.
«Что же вы не славите певца?!
Божья правда шла с ним из народа
И дошла до нашего лица…

Завтра же, в подрыв корысти вашей,
Я мои амбары отопру…
Вы… лжецы! глядите: я, король ваш,
Кланяюсь, за правду, гусляру…»

И, певцу поклон отвесив, вышел
Казимир, — и пир его притих…
«Хлопский круль!» — в сенях бормочут паны…
«Хлопский круль!» — лепечут жены их.

Онемел гусляр, поник, не слышит
Ни угроз, ни ропота кругом…
Гнев Великого велик был, страшен —
И отраден, как в засуху гром!

Ночь смотрит тысячами глаз,
А день глядит одним;
Но солнца нет — и по земле
Тьма стелется, как дым.

Ум смотрит тысячами глаз,
Любовь глядит одним;
Но нет любви — и гаснет жизнь,
И дни плывут, как дым.

Мой ум подавлен был тоской,
Мои глаза без слез горели;
Над озером сплетались ели,
Чернел камыш, — сквозили щели
Из мрака к свету над водой.

И много, много звезд мерцало;
Но в сердце мне ночная мгла
Холодной дрожью проникала,
Мне виделось так мало, мало
Лучей любви над бездной зла!

Ты не спишь, блестящая столица.
Как сквозь сон, я слышу за стеной
Звяканье подков и экипажей,
Грохот по неровной мостовой…

Как больной, я раскрываю очи.
Ночь, как море темное, кругом.
И один, на дне осенней ночи,
Я лежу, как червь на дне морском.

Где-нибудь, быть может, в эту полночь
Праздничные звуки льются с хор.
Слезы льются — сладострастье стонет —
Крадется с ножом голодный вор…

Но для тех, кто пляшет или плачет,
И для тех, кто крадется с ножом,
В эту ночь неслышный и незримый
Разве я не червь на дне морском?!

Если нет хоть злых духов у ночи,
Кто свидетель тайных дум моих?
Эта ночь не прячет ли их раньше,
Чем моя могила спрячет их!

С этой жаждой, что воды не просит,
И которой не залить вином,
Для себя — я дух, стремлений полный,
Для других — я червь на дне морском.

Духа титанические стоны
Слышит ли во мраке кто-нибудь?
Знает ли хоть кто-нибудь на свете,
Отчего так трудно дышит грудь!

Между мной и целою вселенной
Ночь, как море темное, кругом.
И уж если бог меня не слышит —
В эту ночь я — червь на дне морском!

Пусть говорят, что наша молодежь
Поэзии не знает — знать не хочет, —
И что ее когда-нибудь подточит
Под самый под корень практическая ложь, —
Пусть говорят, что это ей пророчит
Один бесплодный путь к бесславию, что ей
Без творчества, как ржи без теплых, ясных дней
Не вызреть…
Выхожу один я в чисто поле
И чувствую — тоска! и дрогну поневоле.
Так сыро, — сиверко!..
И что это за рожь!
Местами зелена, местами низко клонит
Свои колосики к разрыхленной земле
И точно смята вся; а в бледно-серой мгле
Лохмотья туч над нею ветер гонит…
Когда же, наконец, дождусь я ясных дней!
Поднимется ль опять дождем прибитый колос?
Иль никогда среди родимых мне полей
Не отзовется мне ретивой жницы голос,
И не мелькнет венок из полевых цветов
Над пыльным золотом увесистых снопов?!.

На заре, в прилив, немало
Чуд и раковин морских
Набросала мне наяда
В щели скал береговых;
И когда я дар богини
Торопился подбирать,
Над морским прибоем стала
Нагота ее сверкать.
Очи вспыхнули звездами,
Жемчуг пал дождем с волос…
«И зачем тебе все это?!.» —
Прозвучал ее вопрос.
«А затем, чтоб дар твой резать,
Жечь, — вникать и изучать…»
И наяда, подгоняя
Волны, стала хохотать.
«А! — сказала, — ты и мною
Не захочешь пренебречь!
Но меня ты как изучишь?
Резать будешь или жечь?..»
И наяды тело с пеной
Поднялось у самых скал,
На груди заря взыграла,
Ветер кудри всколыхал.
«Нет, — сказал я, вздрогнув сердцем, —
Нет в науке ничего
Разлагающего чары
Обаянья твоего».
И пока зари отливы
Колыхал лазурный вал,
Я забыл дары богини —
Я богиню созерцал.

Хозяйка руки жмет богатым игрокам,
При свете ламп на ней сверкают бриллианты…
В урочный час, на бал, спешат к ее саням
Франтихи-барыни и франты.