Уильям Шекспир - Поэмы и стихотворения

"Но если смеет девушка спросить
Причину грусти госпожи своей…" —
"Молчи! — матрона молвит. — Не убить
Тоски, не ослабеет от речей.
Всех выражений скорбь моя сильней.
Мне адское терзает душу пламя, —
Нет силы передать его словами.

"Перо, чернил, бумагу мне подай…
Но здесь они. Не трать напрасно сил.
Что мне еще сказать? Приказ отдай,
Чтоб кто-нибудь из мужних слуг спешил
К супругу, что любезен мне и мил.
Скажи, чтоб собирался в путь далекий;
Вручу письмо ему. Не терпят сроки".

Ушла служанка. Тут она берет
Перо, но медлит под налетом дум.
В ней разум с горестью борьбу ведет;
Стремленья воли убивают ум;
Колеблется матрона. Взор угрюм.
Как шумный люд, стремящийся в ворота,
Теснятся в голове ее заботы.

Так начала: "Достойный властелин
Супруги недостойной! Будь всегда
Здоров. Коль хочешь видеть, Коллатин,
Лукрецию, скорей прибудь сюда.
Не медли, милый. Горькая беда
Стряслась со мной под мирным нашим кровом.
Не передать глубокой скорби словом".

Причину горести своей таит
Она в словах неясных от него.
Посланье Коллатина известит
О горе, но не сообщит всего.
Она страшится мужа своего
И правду не дерзнет поведать прямо,
Пока не смоет кровью пятна срама.

Всю горечь, все терзания свои
Решила при свидании излить;
В слезах, стенаньях, вздохах о любви
И о прощенье пламенно молить;
Утраченную честь восстановить.
Не хочет осквернять она посланье
Словами, прежде чем свершит деянье.

Скорбь зримая сильней волнует нас,
Чем может повесть горя взволновать.
Тупому уху поясняет глаз;
Всем чувствам вкупе легче грусть понять;
Слух только часть способен воспринять.
Порой потока рокот — громче моря;
Под ветром слов отхлынут волны горя.

Печать приложена к письму; на нем:
"В Ардею, мужу, с крайней быстротой".
Посланец ждет с нахмуренным челом;
Она велит ему лететь стрелой,
Быстрее птиц, застигнутых грозой.
Но скорость мысли ей покоем мнится:
Дух, впавший в крайность, к крайности стремится.

Простак-слуга склоняется пред ней;
Краснея густо, на нее глядит;
Взял свиток он у госпожи своей
И, не сказав ни слова, прочь спешит.
Виновный в каждом взоре зрит свой стыд;
Так и матрона думает, страдая:
"Он покраснел, мое паденье зная".

Свидетель бог, слуга был сердцем чист,
И лишь от робости он покраснел;
Смиренен, безыскусен, неречист,
Служил он верно; а другой хоть смел
В речах — на деле вял и неумел.
Как верный раб старинного закала,
Работал честно, говорил он мало.

В ней подозренье пыл его зажег;
Зарделись оба, мнилось ей: узнал
Он про позор, что на нее налег, —
И взгляд ее глаза его пытал.
Под взором пристальным он весь пылал.
Чем жарче было щек его горенье,
Тем глубже вкоренялось подозренье.

Ей кажется — слуга давно в пути,
Хоть он едва порог переступил.
Как вялый ход часов перенести?
Вздыхать, стенать и плакать нет уж сил:
Устало горе, вопль себя убил.
Она на время прерывает пени,
Чтобы излить иным путем томленье.

И вспоминается картина ей,
Изобразившая Приамов град,
А перед ним — рать греческих царей,
Что за Прекрасною Елену мстят,
Разрушить стены гордые грозят.
Казалось, небо, преклонясь влюбленно,
Дарит лобзаньем башни Илиона. [34] Илион — одно из наименований Трои.

Искусство чудодейственной рукой
На зло природе жизнь дало вещам.
Сверкали слезы жгучею тоской
В глазах у жен, рыдавших по мужьям.
Дымилась кровь, стекая по камням,
И умирающих мерцали очи,
Как гаснущие угли в мраке ночи.

Сапер копал глубокий ход в земле,
В пыли, в поту, усердьем обуян;
А с башен сквозь бойницы, в дымной мгле,
Смотрели пристально глаза троян
На неприятельский суровый стан.
Так изощрился мастер гениальный,
Что в тех глазах был виден блеск печальный.

Черты вождей величия полны
И милости; у юношей в глазах
Отвага и дерзание видны,
А у других во взоре — смертный страх.
Чуть держатся на трепетных ногах;
Бледны, объяты ледяною дрожью
И на крестьян испуганных похожи.

Как мастерски Аякс изображен
И Одиссей! Их видим, как живых,
Дух каждого в лице отображен;
Легко узнать царей по лицам их.
В глазах Аякса пыл страстей слепых;
Но кроток взор Улисса: то мыслитель
И милосердный, опытный правитель.

Там древний Нестор речь к бойцам держал,
Напутствуя в сражение войска;
Жест плавный покорял и чаровал;
Серебряная борода, легка,
Качалась вверх и вниз у старика.
Чуть видное дыхание курилось
Из уст его и к небесам стремилось.

Толпою тесной старца окружив,
Ему внимали Греции сыны;
Стояли все, дыханье затаив,
Как пением сирен покорены.
Одни из них отчетливо видны,
Другие, полускрытые толпою,
К оратору тянулись головою.

Тот на соседа оперся рукой;
В тени щека, лоб ярко освещен;
Другой, багровый, сдавленный толпой,
Чуть жив; бранится третий, разъярен.
На лицах гнев такой запечатлен,
Что, если б Нестор не пленял речами,

Они б давно померялись мечами.
Столь дивно, столь отменно мастерство
Художника, столь кисть его властна,
Что не Ахилла стан, а лишь его
Держащая копье рука дана, —
Но вся фигура явственно видна
Очам души. Виднелись руки, груди,
Мечи, — по ним воображались люди.

А на стенах отвесных городских,
Меж тем как славный Гектор в бой спешил,
Стояли матери; на лицах их
Сиял восторг при виде полных сил
Воителей; но взор их тень таил:
Как пепел, что темнеет, пламя кроя,
Во взглядах страх проглядывал порою.

От взморья до Скамандра берегов,
Где бой кипел, рекою кровь лилась;
Стремились волны, как ряды бойцов,
На брег крутой бросались, разъярясь,
И отступали, в брызги раздробясь;
Потом сливались с новыми валами
И вскидывали пену над камнями.

Лукреция к картине подошла,
Ища лицо, что скорби все хранит.
Она печальных много лиц нашла,
Но ни одно всех мук не совместит.
Вот, наконец, она Гекубу зрит,
Скорбящую над мужем, распростертым
Пред Пирром торжествующим и гордым.

В ней передал художник гнет годин,
Тлен красоты и злую власть скорбей.
Избороздила щеки сеть морщин;
Нет прелести давно прошедших дней.
Кровь словно выжжена годами в ней;
Иссох ручей, что пробегал по жилам,
И не заметно жизни в теле хилом.

В нее Лукреция вперила взгляд;
К скорбям царицы стала примерять
Свои. С увядших губ вот-вот слетят
Рыданья, станет Пирра проклинать.
Но голоса не смог художник дать, —
Не бог он. Упрекнуть его готова
Матрона, что лишил страданье слова.