Константин Ваншенкин - Музыка из окна

И вмиг за трюмо,
А может, на полку
Засунуть письмо,
Прочтя втихомолку.

А вскоре с огнем
Не сыщешь средь пыли,
Поскольку о нем
Вы тут же забыли.

Ответы не в счет —
Давнишняя дата…
И кто-то не ждет,
И ждал ли когда-то?

Окошки чуть голубоватей,
Чем были, может быть, за миг.
Доскрипывание кроватей,
Долюбливанье нас самих.

Ведь скоро — никакой пощады,
Лишь утро с беглостью примет.
Заборы длинные дощаты
Или их даже вовсе нет.

Женская голова
В папильотках.
А внизу-то: раз-два!..—
Строй в пилотках.

Впрочем, ждет лишь одно.
Слышь, пехота?
Вскинуть взор на окно
Неохота.

Но вверху-то сто лет
Вьется локон.
И воякам вослед —
Взгляд из окон.

Но, Боже мой, скажи на милость,
Куда б ты ни был занесен,
Что трепетнее сохранилось,
Чем ласка женщины сквозь сон?

И многого иного слаще,
Зимою или по весне,
Не откровенность общей страсти,
А слитный шепот в полусне.

Задумчива и хороша,
Лишь брови чуть сдвинула,
К воде подошла не спеша
И все с себя скинула.

Ожгло холодком по груди.
Чуть скрипнула камушком.
— Не женится он, и не жди! —
Услышала рядышком.

Так баба сказала одна —
Как водится, надвое,
Тем более, если она
Нагая и наглая.

Стояли недвижно леса,
Но двигалась фабула.
А с листьев холодных роса
Медлительно падала.

Как тогда, в иные дни,
Я опять с тобой побуду.
Ты приляг и отдохни,
А я вымою посуду.

Вновь столетник на окне,
По-научному — алоэ.
Вечер. Чайник на огне.
И — ненужное былое.

Так случилось — даже снедь
Из того же магазина.
Но успела потускнеть
Бедной памяти пластина.

Пристрастие к слезам
Послужит ли уроком?
Обиделся — и сам
Обидел ненароком.

Но не желала зла
Всему, что сердцу мило,
Тихонько подошла
И ласку применила.

Какие женщины в пейзаже,
На фоне скверов и морей!
Готов понять и тех, кто даже
Моложе дочери моей.

Но в самом беглом разговоре
Я замечаю в тот же миг,
Что я, пожалуй, не в фаворе,
О чем не скажут напрямик.

Приветливые как вначале,
Уходят, галькою шурша.
И слабым отзвуком печали
Мгновенье тешится душа.

Не любит — это факт,
Хоть есть еще и такт,
В дожди и в стужу
Привычка к мужу.

Но что мешает ей
Смотреть вокруг смелей,
Коль чувства нету
К сему предмету?

И все ж иная нить
Мешает изменить:
Порой стыдливость,
Порой брезгливость.

Он слабо говорит,
Лежат в подглазьях тени,
Взъерошен и небрит,
Всю жизнь на бюллетене.

Но блещет торжество
Из допотопной были,
Где женщины его
С готовностью любили.

Был прочих не хужей,
Гулял себе — а там уж
Две бросили мужей,
А три не вышли замуж…

В глазах довольный свет,
Горящий непреложно.
А было или нет —
Проверить невозможно.

На планете такой голубой
Человек пребывает фатально
В чреве матери вниз головой
И под холмиком — горизонтально.

Но покуда навеки не стих
И едва лишь пожаловал в плаче,
Быть считается нужным как штык
И способствовать этой задаче.

Никогда в чащобах этих
Зверь не думает о детях
С той естественной поры,
Как убрались из норы.

Цель — с природой расплатиться!
О птенцах забыла птица
В тот счастливый миг, когда
Упорхнули из гнезда.

Начинают все сначала,
Лишь бы в сердце кровь стучала,
Смутно радости суля.
Начинают все с нуля!

Средь степей, в речных излуках
Зверь не ведает о внуках
И о правнуках своих
В чащах мрачных и сырых.

Возле Ялты когда-то
Стоял туман.
Плыли тучи космато.
Маяк дремал.

Огоньки в ресторане.
Пустынный пирс.
И кораблик в тумане
Забыт, как Фирс.

Я проснулся от птичьего гвалта.
Сразу сна ни в едином глазу.
Осторожно ворочалась Ялта
Сквозь разрывы тумана, внизу.

Словно звуки, продленные в эхе,
Многократно: — Э-гей! О-го-го!..—
Возникали привычные вехи
В новом утре, в просторах его:

Православная церковь, а ниже —
Санаторий, гостиница, мол,
И еще заслоняли они же
Пляжа здешнего крупный помол.

Но главнейшая утра примета —
Проступал над молочностью вод
Ожидаемым знаком привета
Появившийся вновь теплоход.

Виды эти дыханье спирали,
И, как слову, входящему в речь,
Захотелось но горной спирали
К морю маленькой капелькой стечь.

Погибшие стволы среди живых стволов,
Пожухлая листва кой-где осталась даже.
Негромкая печаль, понятная без слов.
Суровая деталь в безоблачном пейзаже.

Быть может, их сгубил промышленности яд.
Закупорка корней иль молнии сниженье…
Так средь живой толпы ушедшие стоят,
Возникшие на миг в луче воображенья.

Поразительное дело —
И об этом горестная речь:
Человеческое тело
Остывает быстро, словно печь.

Только что пылало жаром,
Но прервался длительный полет,
И оно, по всем законам старым,
Стало холодно как лед.

Нет ни сходства, ни приметы.
Будто бы цена тебе — пятак.
В мирозданье целые планеты
Умирают так.

С утра гусей пролетных клич
Над голубой землей расцветшей.
Рыжеет сквозь листву кирпич
Давно отстроенных коттеджей.

Березовый вскипает сок,
И хочется, душе на радость,
Прожить еще какой-то срок,
Покуда никому не в тягость.

«Поддай еще газку»,—
Сказал себе и вдруг
Почувствовал тоску,
Руль выпустил из рук.