Иван Рядченко - Время винограда

4
Мы в гражданке жили-были.
В небо нас поднял приказ:
он петлицы голубые
и просторы голубые
согласует с цветом глаз…
Взвыл мотор —
и в тучах сам ты.
По земле бегут хлеба.
Братья, авиакурсанты!
Небо — звездная судьба!
Облаков высокий гребень,
голубой полет ветров…
И не жаль, что рядом в небе
неотступный Шинкарев.
Он себя готовит к бою.
Кучеряв, широк в кости,
он взлетает за тобою,
чтобы крылья обрести…
На учениях запарясь,
выйдешь в город — все не в счет,
коль в глазах читаешь зависть,
восхищенье и почет.
И опять взлетаешь шало.
Под крылом твоим с утра
на боках земного шара
копошатся трактора.
Но всего важнее то, что
там летят — лишь улови! —
голубки солдатской почты,
треугольники любви.
После долгого молчанья —
круглый почерк, хвостик вниз.
«Жду, как прежде,—
пишет Таня,—
приготовила сюрприз».
Всю бы ночь напропалую
ты б читал у ночника
это милое:
«Целую.
Я. А ты — не смей пока!..»
На «отлично» после почты
на экзамене пилот
«иммельманы» крутит, «бочки»
и сажает на три точки
покоренный самолет.
Время мчится. Небо длится.
Под крылом свистит заря.
По два кубика в петлицах
загораются не зря.
Детство, где ты?
Только диву
можно даться…
Дорог час.
Вызывают к командиру.
— В отпуск,— следует приказ.

5
Мчится поезд.
Поле.
Пропасть.
Паровозный дым и чад.
— В отпуск, в отпуск, в отпуск, в отпуск!
стыки стылые стучат.
Нет для чувства расстояний,
для мечты предела нет.
— Таня, Таня, Таня, Таня! —
гулко слышится в ответ.
Ожиданье душу колет.
Летчик улицей идет.
И несется вдоль околиц:
— Гляньте! Ванька Дон-Кихот! —
Чертенятам стыд неведом.
Босоногою гурьбой,
хоть гони, шагают следом
и кричат наперебой.
Ваня, слыша каждый шорох,
напряженный, как струна,
замечает на заборах
тот же плюс н имена.
Чуть постерся мел, но все же
буквы не заглушены.
И пока еще прохожим
эти надписи видны.
Псы гремят цепями звонко.
Петухи орут в ответ.
Крикнул летчику мальчонка:
— Дульцинеи дома нет!

6
— Ванюша, Ванюша! —
Беззвучно заплакала мама.—
Ну вот ты и дома.
А где же твоя телеграмма?..
Ах боже, о чем я…
Прости, растерялась я, Ваня.
Какой ты высокий!
Чудной ты в обмундированье.
Где Таня? Да как же!
Да разве она не писала?
Она в институте,
она ведь студенткою стала.
В столице Танюша.
Ее увлекла медицина.
А как же!
Не просто
отдать мне ей летчика-сына!
Ну вот ты приехал,
а я угощаю лишь речью…
Что? Плачу зачем я?
Да я и сама не отвечу…

7
Значит, вот какое дело,
значит, вот сюрприз какой:
Танька пичкать захотела
порошками род людской!
Обижаться нет резона,
но с чего тут будешь рад…

Над подушкою бессонно
мысли быстрые гудят.
Он вертелся на постели,
в потолок глядел, вздыхал.
Гуси вдаль опять летели,
месяц им крылом махал.
Гуси пели расставанье,
звали вдаль с собой луну.
И во сне увидел Ваня
очень странную страну.
Зной дымится, пыль курится.
А по выжженной траве
едет, едет странный рыцарь,
медный таз на голове.
Тощий конь слюну роняет,
скачет рыцарь в бой со злом.
Пастухи его гоняют,
лупит мельница крылом.
Ваня с первыми лучами
старый том нашел, в молчанье
подзаклеил корешки,
полистал, полгал плечами:
были ж в мире чудаки!..
И пошел под небесами
в синь, где гуси белят пруд,
где весной под парусами
по воде сады плывут,
где прозрачный плод ранета
набухает, как планета,
где от ночи до рассвета
небо в звездах набекрень
и гармонь роняет в лето
перламутровую звень.
«От меня тебе не скрыться,—
думал Ваня на ходу.—
Через день махну в столицу,
я и там тебя найду».
В лес вошел — пустой и гулкий,
рассыпающий листы.
Вспомнил тихие прогулки,
рощ бездымные костры.
— Та-а-ня-я! — крикнул на опушке.
Эхо спряталось в лесу.
Только мелкие веснушки
потемнели на носу.
Только лист, как сердце, глянь-ка,
прижимается к плащу…
Вдруг донесся окрик:
— Ва-а-нька!
Где ты, черт? С утра ищу!

8
Ваня даль окинул взором —
от окраинных дворов
по стерне,
по косогорам
приближался Шинкарев.
— Что ты бродишь, словно леший?
За тобою по леску
два часа гоняюсь пеший —
крыльев нет ведь в отпуску.
В общем, дело пахнет битвой,
весть — что надо…—
И умолк.
И шепнул зачем-то Дмитрий:
— Отзывают срочно в полк!

9
Встал перед строем комполка.
В его петлицах — шпалы.
В глазах — колючий блеск штыка,
на сердце — орден алый.
Окинул взором ровный строй.
— Товарищи орлята!
Война — она не за горой,
она слышней набата.
То в Абиссинии жара,
то над Мадридом тучи.
Давно, товарищи, пора
задать Адольфу «вздуче»!
Так вот. Последовал приказ
решительный и краткий:
коль добровольцы есть у нас —
направить к месту схватки.
Громить врага настал черед.
Кто пожелает — шаг вперед.—
Сказал — как будто взвел курок.
Молчание — как порох.
Трепал лишь бойкий ветерок
брезенты на моторах.
Вдруг посмотрели все на флаг.
Качнулся строй пилотов.
И сделали единый шаг
сто двадцать донкихотов!

10
Мул ревет.
Трещит маслина.
Небо рвется и горит.
Руки дыма тянет длинно
в небо раненый Мадрид.
Горе вдов чернее крепа.
Но в очах яшвут, бурля,
это выжженное небо,
эта жаркая земля.
До тебя порой,
как в сказке,
донесется рев ослов
да томительный и вязкий
долгий звон колоколов.
Ощутишь вдруг дальность дома
и услышишь, как навзрыд
вся трава аэродрома
по-испански говорит.
И с каким-то чувством странным
вспоминаешь, как во сне,
что тебя зовут Хуаном
в этой красочной стране.
А затем — сигнал тревоги.
Под крыло несется лес.
И невидимые боги
разбегаются с небес!
Первый бой.
И небо узко.
Вон фашист.
Блестят очки.
Не спасуй, Хуан из Курска,
крест свинцом пересеки!
Трассы вспыхивают ало.
Рвут на части небосвод
два мотора,
два металла,
два понятия свобод.
Лихо петли вертит мессер,
но не прост и ястребок.
Что-то, мессер,
ты не весел,
что-то валишься на бок.
Крутит мессер круг за кругом,
удаляется с небес.
Самолет с осиным брюхом
потрясает взрывом лес.
Только взвился грай вороний…
Сбит! Покойся без креста!..
По-разбойничьи «капрони»
приближается с хвоста.
Подлетел.
Струей цветастой
фюзеляж насквозь прошил.
Вздрогнул ястреб.
Что ж ты, ястреб?
Ястреб крылышки сложил…
Сбит…
Смертельная минута.
Ваня вывалился круто
в пустоту, глаза закрыв.
Гулкий купол парашюта
прозвучал, как белый взрыв.

11
Лямки остро въелись в плечи.
Неизвестное суля,
мчит стремительно навстречу
обожженная земля.
Небо дымное, рябое.
Под ногами желтый луг.
И гортанный говор боя
возле глиняных лачуг.
Монастырь встает кремнисто.
Здравствуй, старый шар земной!
Парашют погашен быстро.
Летчик замер под стеной.
Хмель садов густой, душистый
Ум сверлит один вопрос:
где свои и где фашисты?
Дон-Кихот к стене прирос.
Осмотрелся.
Надо влево —
миг, стремительный бросок
мимо каменного хлева,
через пашню — и в лесок…
Но внезапно — крик неистов.
Чей-то хохот, словно лай.
Глянул —
двое фалангистов
тащат девушку в сарай.
Рот зажали, дышат жарко
и, как злое воронье,
на ходу срывают бархат
с молодой груди ее.
Боги, боги, вы убоги!
Там — лесок, а тут — сарай.
Жизнь одна
и две дороги.
Ну, идальго, выбирай!
И Хуан броском к сараю.
Жертву кинули враги.
Одного отправил в рай он,
крикнул девушке:
— Беги! —
Но второй, в крестах отличий
ловко вышиб пистолет,
навалился тушей бычьей,
молча выхватил стилет.
Покатились в схватке скорой
силу всю пуская в ход,
по планете,
по которой
шел в бессмертье Дон-Кихот. .
У Хуана нету шанса,
явно мускулы сдают.
Где ты, верный Санчо Панса?
Нет тебя.
Противник лют.
Тьма и огненные ливни.
Смерть в тисках мясистых лап…
Но внезапно твой противник
стал грузнее — и ослаб.
И Хуан вскочил и шало
отряхнулся — вот дела! —
сталь кастильского кинжала
у врага в спине дрожала,
кровь нечистая текла.
Надвигался рокот танка.
Свистнул шмель из-за угла.
К Ване бросилась испанка,
поцелуем обожгла.
И в одном порыве, слепо,
мимо пуль, наискосок,
мимо каменного хлева
вместе кинулись в лесок.