Альфред Теннисон - Волшебница Шалотт и другие стихотворения

Не только наказания столпа
Я снес — не только: но когда я жил
В скиту, что на другом конце долины,
Я несколько недель носил веревку,
Которой тянут ведра из колодца,
Ее на теле крепко завязав,
И никому не говорил ни слова,
Пока гниение, проев мне кожу,
Не выдало меня — тогда уж все
Меж братьями дивились. Много боле
Я перенес. Ты, Боже, знаешь все.

Три года, чтоб душа к Тебе стремилась,
Я жил с той стороны холма, к скале
Себя за ногу приковавши цепью
В убежище из валунов, без крыши.
Окутанный туманной пеленой,
Два раза громом с неба опаленный,
Лишь влажным мхом я жажду утолял,
А ел лишь редкие дары недужных
Касавшихся меня, чтоб исцелиться.
Они о чудесах заговорили,
А потому теперь я столь известен:
И хромота, и паралич, и язвы
Исцелены — но мною ли, не знаю.
Помилуй и покрой мои грехи.

Затем, чтобы с Тобой уединиться,
Три года на столпе шести локтей
Я простоял. Затем еще три года —
На высоте двенадцати, потом
И двадцати локтей. А после
Еще я двадцать долгих лет провел
В сих дважды двадцати локтях над миром.
Мне кажется, я это претерпел —
Или привиделось? — за эти годы,
Коль можно мерить годы этим солнцем,
Венчающим мои страданья в небе
Так долго.

Все же я не знаю точно:
Ведь злые духи, приходя, рекут:
«О Симеон, ты долгие века
Страдаешь! Так спускайся же!» И лгут
О тяготах, что я снести не смог бы.
И оттого нередко я впадаю
По целым месяцам в оцепененье:
И небо, и земля, и время гаснут.

Пока, о Господи, Ты со святыми
На небе празднуешь, а на земле
Сидят в домах своих уютных люди
Перед камином, с женами, едят,
И сытая скотина дремлет в хлеве,
Я — от весны до осени — свершаю
До тысячи двухсот земных поклонов
Христу, Марии Деве и святым;
Порой в ночи, забывшись ненадолго,
Я просыпаюсь, инеем покрытый
Или росой; а звезды ярко блещут.
Моя спина прикрыта козьей шкурой,
А шею гнут железные вериги.
Рукою слабой воздвигаю крест;
С Тобой борюсь, доколе не умру я.
Помилуй же и смой с меня мой грех!

Господь, Тебе известно, кто я есмь:
В грехе зачатый и рожденный грешник.
Не я, они придумали сие:
Я ль виноват, что эти люди ходят
Мне поклоняться? Вот уж смех и грех!
Они меня за диво держат. Кто я?
Глупцы меня уже сочли святым,
К столпу приносят в дар цветы и фрукты.
А я и вправду (Ты не дашь солгать)
Здесь выстрадал не меньше — или больше? —
Чем множество святых, чьи имена
В календаре записаны церковном.

Мне поклоняясь, делаете дурно.
Что сделал я, чтоб это заслужить?
Ведь я сквернее всех вас, вместе взятых.
Быть может, совершал я чудеса,
Калек, бывало, исцелял, и что же?
Быть может, ни один среди святых
Страданьями со мною не сравнится,
И что ж? Но не вставайте. На меня
Взирая, можете молиться Богу.
Ну, говорите! Есть ли тут калеки?
Вы знаете, пожалуй, что за силу
За эти муки Небо дало мне.

Да, я могу их исцелить, пусть выйдут.
Исцелены? Послушайте, кричат:
«Свят Симеон Стилит!» Но почему
Во мне мой Бог свершает жатву? Дух мой!
В тебе мой Бог вершит… но если так,
Могу ль чудотворить, и не спастись?
Ведь ни с одним такого не бывало.
Я не могу не быть спасенным. Да,
Я свят. Кругом кричат: «Смотри, святой!»
И голоса с небес меня величат.
Мужайся, Симеон! Ты, как личинка,
Разодран — и уж видно пламя крыл,
И все сильней теперь твоя надежда,
Что Бог твои изгладит преступленья
Со всех скрижалей.

О, сыны мои,
Я, столпник Симеон, что прозываем
Стилитом меж людей; я, Симеон,
Что здесь до самого конца пребудет,
Я Симеон, чей мозг растоплен солнцем,
Чьи брови часто в тихие часы
Совсем седы от инея бывают,
Провозглашаю людям со столпа:
Иуда и Пилат, как серафимы,
Стоят передо мной. Сосуд греха,
Я на угольях корчусь. Ад внизу
Пылает яростно! Меня хватали
И бесы за рукав, и Асмодей,
И Аваддон — я бил крестом их всех.
Как обезьяны, лезли мне на грудь;
Коль я читал, они гасили лампу,
Я видел рожи их на фоне книги;
То хрюканьем свиньи, то конским ржаньем
Они мою молитву нарушали.
Но я сюда, на столп, бежал от них.
Как я, нещадно умерщвляйте плоть
Шипами и бичом, без колебаний,
Постом, молитвой… я едва сумел,
Лишь через боль, неверными шагами,
Уйти от этих огненных соблазнов,
Что все еще в ушах моих гудят.
Хвале не уступайте: только Бог
Между князей и властелинов мира
Благоволил меня примером сделать,
Доступным для немногих. Не скажу,
Что может наступить то время — да,
Уж наступает, слышу я шаги
У двери жизни сей — и я скажу вам,
Что сможете мне вскоре поклоняться:
Я вам свои оставлю мощи здесь,
А вы для них соорудите раку
И перед ней курите фимиам,
Когда я со святыми упокоюсь.

Пока я говорил, тупая боль
Пронзила мне измученное тело.
И нечто вроде облака, придя,
Мне очи затемнило. Все! Конец!
Поистине, конец! Но что там? Тень?
Сиянье ли? Должно быть, это ангел,
С венцом? Приди, благословенный брат мой,
Знакомо мне лицо твое. Я ждал.
Чело готово. Что? Теперь отнять?
Нет, подойди сюда! Отдай! Христе!
Ушел; вернулся; вот он, мой венец!
А вот и на меня уж он возложен:
С него стекает райская роса.
Как сладостно! Нард, бальзам и ладан.
О, только бы не обмануться! Верю:
Я чист и свят, угоден Небесам.

Скажите, есть ли между вас священник?
Пусть он скорей ко мне идет сюда,
По лестнице приставленной взберется
В мой дом, что поднят над землей высоко,
И таинство святое принесет;
Поскольку я, Святым водимый Духом,
Пророчествую, что сегодня ночью
Умру без четверти двенадцать.

Боже!
Людей безумных не остави. Пусть
Берут с меня пример. Веди их к свету.

О Blackbird! sing me something well:
While all the neighbours shoot thee round,
I keep smooth plats of fruitful ground,
Where thou may’st warble, eat and dwell.

The espaliers and the standards all
Are thine; the range of lawn and park:
The unnetted black-hearts ripen dark,
All thine, against the garden wall.

Yet, tho’ I spared thee all the spring,
Thy sole delight is, sitting still,
With that gold dagger of thy bill
To fret the summer jenneting.

A golden bill! the silver tongue,
Cold February loved, is dry:
Plenty corrupts the melody
That made thee famous once, when young:

And in the sultry garden-squares,
Now thy flute-notes are changed to coarse,
I hear thee not at all, or hoarse
As when a hawker hawks his wares.

Take warning! he that will not sing
While yon sun prospers in the blue,
Shall sing for want, ere leaves are new,
Caught in the frozen palms of Spring.

О дрозд, пропой мне что-нибудь!
Из местных жителей лишь я
На птиц не завожу ружья,
Убытка не боюсь ничуть.

Здесь корм найдешь ты и жилье,
Всё, от забора до крыльца:
Кусты, лужайки, деревца,
Шпалеры, грядки — все твое.