Эдуард Лимонов - Атилло длиннозубое

В июль и август с потным телом…

Ни зги! Потом пошли дожди.

В июле родина горела,

Чтоб в августе бы преть, среди…

В окне Москва лежит нагою,

Как некрасива тетка, ты!

И ядовитый дождь собою

Жжет ядовитые цветы.

И ядовитый воздух льется

Сквозь мои легкие свистя.

Как уксус этот воздух жжется,

Совсем дышаться не хотя.

Тяжелый город планомерный,

Во времена еще чумы,

Возможно, был такой же скверный,

А может быть, сквернее мы…

Он замечательно одет,

Костюм и галстуки под цвет,

Он – блудный сын России —

Герой буржуазии!

Он представляет средний класс,

Он презирает, братцы, вас,

Считает вас чужими,

Ленивыми и злыми.

Он утверждает, что народ

Российский мертв который год.

А есть лишь только группы,

Безвольные, как трупы…

Он говорит через губу,

Имеет модную «трубу»,

Автомобиль зеркальный,

На газе – туфель бальный…

Он иностранец молодой,

Как тяготится он страной!

Сбежать всегда готовый,

Он русский – суперновый.

Откуда деньги у него?

Он вам не скажет ничего…

Он – блудный сын России —

Герой буржуазии!

Но мы, чужой ему народ,

Следим за ним двадцатый год,

За тем, что вытворяет,

Пусть он об этом знает…

Море Лаптевых, плюс четыре.

Моря злой и холодный оскал.

Вас – четырнадцать, вы на буксире,

Ну а он закоптил, зачихал…

И ко дну, загребая бортами

Гравитация их повлекла…

Дети, надо ли быть моряками?

Чтобы мама напрасно ждала …

Море Лаптевых, область недуга,

Море Дьявола, море богов,

Здесь ветрами завязанный туго

Мир пульсирует парой пупков.

Здесь плывут не в себе человеки.

Лучше жаркий войной Дагестан,

Или даже сибирские реки,

Чем туманный холодный чулан

Моря Лаптевых… В круговращеньи

Металлических черных штормов

Только три моряка в обращеньи,

А одиннадцать в пастях богов…

Фифи

Подружку жду из-за границы.

Где ты, любовница моя?

Должна бы завтра приземлиться…

Мой орган, бешено стоя,

Меня смущает как мужчину

В преклонном возрасте уже.

Я представляю: «суну, выну»,

И голую, и в неглиже…

Мне стыдно, приезжай скорее!

Остановить чтоб мой раздрай.

Дочь белорусского еврея

И мамы родом: Пермский край…

Была ты в Осло, Барселоне,

Ты путешествуешь как бес,

Как можно жить в подобном тоне,

Неделями чтоб девки без?

С утра мелькает шляпою расхожей,

Заводится от прожитых чудес,

Приехал! И колесами в прихожей

Тележки, заостряет букву эС.

Он прилетел из нудного Парижа.

Возможно, у него большая грыжа,

Скорее же он ходит грыжи без…

Но замедляет каменные ноги…

Я не скажу «у смерти на пороге»,

Но статуса перемещенных лиц

Мы с ним давно уж удостоили-с…

Художник, книгу заложив ножом,

Ест курицу и помидор зеленый,

А я гляжу… Вот, пылью утомленный,

Он кажется мне шаржем, нет – шаржом

На положенье и мое. В квадрате…

Я лишь стройнее и многоволос…

Он мог бы малевать бы на Арбате,

Но вот ему в Париже привелос…

Дочке Саше

Кокто, волнообразный Жан,

Для общей массы парижан

Так неизвестным и остался.

Но в мире полусвета, где

Кокто был рыбою в воде,

Жан крайне громко раздавался…

Кокто смеялся, он кривлялся,

А Жан Марэ его любил,

Марэ он страстно отдавался,

А после – раненый ходил…

Надели глянец на героев:

Коктейли, слава, синема.

На самом деле их, изгоев,

Не знали в Paris-Panam(a) [1] .

На самом деле лишь нацисты

И знаменитые воры

Сумели страстны и игристы

Взорвать мозги своей поры.

Послевоенная же бражка,

Где каждый третий – гей иль блядь,

Нет, не могли, поверь мне, Сашка,

Парижский люд собой пленять…

Возникшая на фоне капюшона.

Идет в чулочках белого нейлона.

Добыча педофила-маньяка.

Как ангел, и как перышко легка…

– Как Вас зовут, тревожная конфетка?

Куда идете? – спросит серый волк.

– А я иду, свободная нимфетка,

На ног нейлон спадает платья шелк.

– Я укушу Вас, можно? – Можно-можно!

Вы можете меня и покусать! —

Волк пахнет мазью, лыжной и сапожной,

А я учусь, способная, на «пять».

Индустриальный грохот слышен

В мое открытое окно.

Июль асфальтом жарким пышет,

В глазах от солнца мне темно.

В большую бабу лифчик впился,

Ее разрезали трусы,

И город предо мною лился,

Все его, восемь, полосы.

Туда – четыре, и обратно.

Еще и боковые два!

По ним авто, стремясь отвратно,

Передвигаются едва…

Часов неслышные трофеи.

Мы – жертвы мировой жары.

Если подумать – все евреи,

Или большие комары…

Капризный гений прихотливый,

Я – леший Финского залива,

А Вы – русалка из Невы.

Сквозь мусор плаваете Вы,

Скользя над банкою консервной,

Над костылем и прочей скверной, —

Колес, кастрюль, велосипедов

Эпохи прадедов и дедов.

Поранить Вас грозит вода,

Так выходите из туда!

И к лешему на грудь спешите.

Ну вот, Вы, девушка, дрожите!

Вас крепким потом отпою,

Русалку склизкую мою,

Подругу страстную событий

Между приплытий и отплытий.

Под сладострастный плоти зов,

Под капитанский шелк усов,

Под стон рыдающей кровати,

Под грузом одеял на вате,

Под менструацию в крови,

Под мощные толчки любви,

Трагедией в районе лона,

Как и сейчас, во время оно,

Мы наслаждались горячась,

Всегда куда-то торопясь…

Чтоб пеною шипящей слиты

Колени, бедра и ланиты,

Мельканье юбок тут и там…

О, как люблю я этих дам!

Поверженных, со щелью голой,

С улыбкой сильной и веселой,

Во взбитых набок волосах,

Тех, без трусов, и тех, в трусах.

Под сладострастный плоти зов

Аристократов и низов…

Нечесаные пророки,

Глазницы у них глубоки.

Симон, Маркион, Мани…