Тимур Кибиров - Стихи

По улице Островитянова,
решившись добавить еще,
в компании Кукина пьяного
я, пьяный, за водкою шел.

Ночной небосвод грязно-розовый
накрыл Юго-Запад родной.
Я тупо дивился на звезды
и цели не видел иной.

И думал я думу… и думал…
не мог я додумать ее.
А скорбь и казарменный юмор
боролись за сердце мое.

Так, дольнею похотью движим
и в горние выси влеком,
в компании Кукина Миши
я плелся – дурак дураком.

Асфальт отражал глянцевито
ночную коньковскую шваль.
И все было сердце открыто,
и пело оно, как рояль.

Юноша бледный, в печать выходящий,
дать я хочу тебе два-три совета.
Первое дело – живи настоящим,
ты не пророк, заруби себе это.

И поклоняться Искусству не надо.
Это уж вовсе последнее дело!
Экзюпери и Батая с де Садом,
перечитав, можешь выбросить смело.

Умом Россию не понять.
Равно как Францию, Испанию,
Нигерию, Камбоджу, Данию,
Урарту, Карфаген, Британию,
Рим, Австро-Венгрию, Албанию,
объединенную Германию —
у всех особенная стать.

В Россию можно только верить.
Нет, верить можно только в Бога.
Все остальное – безнадега.
Какой бы мерою ни мерить,
нам все равно досталось много —

в России можно просто жить,
Царю, Отечеству служить.

Опять поэт Щуплов меня бранит!
И что ему я дался? Непонятно.
То с Резником каким-нибудь сравнит,
то графоманом обзовет печатно.

В слепящем блеске гения и славы
безжалостно гнобит меня Щуплов.
Ну что ему я сделал, Боже правый?
Я даже не читал его стихов.

Восьмое марта близко-близко!
А денежек-то нет как нет.
Вместо букетов и конфет

дарю тебе сию записку!
А в ней хотел бы я сказать,
что ты достойна лучшей доли,
чем по моей и Божьей воле
такие глупости читать.

Что в сей юдоли бесталанной
ты, как я вижу, лучше всех,
что нету участи желанней
делить с тобой и смех и грех!

Хотя в скитаньях несуразных
знавал я дам разнообразных
за три десятка долгих лет,
тебе, мой друг, соперниц нет
средь юных дев и жен прекрасных!

Вон ту любить – тяжелый крест,
та – ничего, но без извилин,
у этой – все что надо есть,
но бюст избыточно обилен.

Лишь ты, ах, Делия моя,
ласкаешь глаз, и нос, и ухо,
брожу ли я в ночи под мухой,
лежу ли на диване я.

Так разреши же, друг сердечный,
тебя неистово обнять
и в праздник Женственности Вечной
успехов новых пожелать!

Ната, Ната, Натали.
Дал Данзас команду «Пли!»

По твоей вине, Натуля,
вылетает дура-пуля.

Будет нам мертвец ужо —
закатилось наше все!

Просто все буквально наше…
Что ж ты делаешь, Наташа?

Виновата ли ты, виновата ли ты?
Может, Пушкин во всем виноват?
Ты скажи, Натали, расскажи, Натали,
чем же люб тебе кавалергард?

Целовал-миловал, целовал-миловал…
Но и Пушкин тебя б целовал!
На балы б отпускал, ревновать бы не стал.
И Мадонной тебя он назвал.

Пока в подлунном мире
жив будет хоть один
бряцающий на лире
беспечный господин,

найдется и Наташа,
и счастливый певец
увидит в ней все так же
чистейший образец.

И так же – эка жалость! —
она не даст ему,
чтоб медом не казалось
служенье строгих муз.

В лицо подруги глядя удивленно,
оценивая дивный экстерьер,
облизываясь нагло и смущенно,
вдруг ощутишь дыханье высших сфер.
Увидишь вдруг не только сиськи-письки,
но дальний отсвет горнего огня!..
Наверно, так. Все это к правде близко.
А может быть, и ново для меня.

Здрасте пожалуйста! Это с какой это, собственно, стати
ты целый день провалялся, безумец, в кровати?

Ты почему до сих пор не умылся, еще не побрился?
Только вставал покурить – и обратно валился.

Это еще что за новость – «Я плачу, я стражду!»?
Глупости эти я слышал уже не однажды.

Да ни хрена ты не страждешь, ни капли не плачешь!..
Аспид ползучий.
Облак ходячий.
Камень лежачий.

Все сказано. Что уж тревожиться
и пыжиться все говорить!
Цитаты плодятся и множатся.
Все сказано – сколько ни ври.

Описано все, нарисовано.
Но что же нам делать, когда
нечаянно, необоснованно
в воде колыхнулась звезда!

И ветвь колыхнулась черемухи
(об этом уж вовсе нельзя!),
как прежде все так же – без промаха
слезя и мозоля глаза!

И бюст колыхнулся пленительный,
и сердце колышется в такт!..
Внимательно и вразумительно
описано все. Но не так!

Не мной. Не тебе адресовано.
Кустарники. Звезды. Вода.
Все сказано, все стилизовано.
Но это, дружок, не беда!

Ведь все колыханья, касания,
мерцанья Пресветлой слезы
опять назначают свидание
и просятся вновь на язык.

…потому что я,
в отличие от чукчи, не писатель —
читатель, зритель, слушатель, старатель,
молитвенный – не смейся ты! – предстатель,
и заклинатель этого огня,

который там, внизу, пока таится,
в торфяниках крепчает и ярится,
там, под ногами, зреет в тишине.

Я хочу быть понят тобой одной.
А не буду понят, так что ж —
постараюсь быть понят родной страной.
Это проще гораздо, ведь ей, смурной,
можно впарить любую ложь.

Куда ж нам плыть? Бодлер с неистовой Мариной
нам указали путь. Но, други, умирать
я что-то не хочу… Вот кошка Катерина
с овчаркою седой пытается играть.

Забавно, правда ведь? Вот книжка про Шекспира
доказывает мне, что вовсе не Шекспир
(тем паче не певец болгарский Бисер Киров)
«to be or not to be?» когда-то вопросил,

а некий Рэтленд, граф. Ведь интересно, правда?
А вот, гляди – Чубайс!! А вот – вот это да! —
с Пресветлым Рождеством нас поздравляет «Правда»!
Нет, лучше погожу – чтоб мыслить и страдать.