Елена Крюкова - Зимний Собор

И звезды бьются, в ком скручиваются.
И мы телеса невесомые вкладываем
В чернь воды – монетой падучею,
Звездами розовыми – в черненье оклада.

И мы плывем рядом, рыбы Левиафанские,
И мы плывем вместе, рыбы Иерусалимские;
И мы плывем друг в друге, рыбы Великанские,
Сазанские, Окуневские, Налимские.

Икра небесная мечется, мечется.
Молоки небесные вяжутся удавкою.
Я тобой меченая. Ты мною меченый.
Волжскою синей водорослью-травкою.

И воды текучи. И воды сияющи.
И пахнет лещами, песком и мятою.
Забудь, плывущий, время проклятое.
Прижмись, родящий, по мне рыдающий.

И берег исчезнет. И к пристани не пристанем мы.
Так рыбами станем. Растворимся в солоде
Волны. Так целоваться не перестанем мы
Голыми лицами, мокрыми, на звездном холоде,
В виду костерка рыбацкого, красного,
В запахах воды мазутной, агатовой…
Два рыбьих ангела. Святые. Несчастные.
Ты нас, плывущих в ночи, по свету счастья угадывай.

Да не молись на нас: зубы выпадут!
Да не крестись на нас: пальцы высохнут…
Два смертных огня: вынырнут. Выплывут.
Вмерзнут окунем в лед. На морозе – звездами – выстынут.

УБИЙСТВО В КАБАКЕ

Ах, все пели и гуляли. Пели и гуляли.
На лоскутном одеяле скатерти – стояли
Рюмки с красным, рюмки с белым, черным и зеленым…
И глядел мужик в просторы глазом запаленным.
Рядом с ним сидела баба. Курочка, не ряба.
На колени положила руки, костью слабы.
Руки тонкие такие – крылышки цыплячьи…
А гулянка пела – сила!.. – голосом собачьим…
Пела посвистом и воем, щелком соловьиным…
Нож мужик схватил угрюмый да – подруге – в спину!
Ах, под левую лопатку, там, где жизни жила…
Побледнела, захрипела: – Я тебя… любила…

Вдарьте, старые гитары! Век, старик, послушай,
Как во теле человечьем убивают душу!
Пойте, гости, надрывая вянущие глотки!
В окна прокричите! В двери! Вдоль по околотку!
Прохрипите кровь и слезы в ожерельях дыма!..
Наклонись, мужик, над милой, над своей любимой…
Видишь, как дымок дымится – свежий пар – над раной…
Ты убил ее, избавив от земных страданий.
Ты убил ее любовью. Бог с тобой не сладит.
Тебя к Божью изголовью – во тюрьму – посадят.
Я все видела, бедняга. На запястьях жилы.
Ты прости, мой бедолага, – песню я сложила.
Все схватила цепким глазом, что ножа острее:
Бахрому скатерки, рюмку, выгиб нежной шеи…
Рыбью чешую сережек… золото цепочки…
Платье, вышитое книзу крови жадной строчкой…
Руки-корни, что сцепили смерти рукоятку…
На губах моих я помню вкус кроваво-сладкий…
Пойте, пейте сладко, гости! Под горячей кожей –
О, всего лишь жилы, кости, хрупкие до дрожи…
Где же ты, душа, ночуешь?!.. Где гнездишься, птица?!..
Если кровью – захлебнуться… Если вдрызг – разбиться…
Где же души всех убитых?! Всех живых, живущих?!..
Где же души всех забытых?!.. В нежных, Райских кущах?!..

Об одном теперь мечтаю: если не загину –
Ты убей меня, мой Боже, так же – ножом в спину.

ПОКЛОНЕНИЕ ВОЛХВОВ В СНЕГОПАДЕ

Снега упорные мели и мощно и печально пели,
Когда на сем краю земли, в еловом, выстывшем приделе,
Среди коров, среди овец, хлев освещая ярким телом,
В тряпье завернутый, Малец сопел и спал на свете белом.
Я на коленочках Его держала… Было очень больно
Сидеть… Но было торжество отчаянно и колокольно!
Старуха, супротив меня, слезясь глазами, быстро пряла…
А овцы грелись близ огня – таких овец я не видала:
Как снеговые горы, шерсть!.. В отверстой двери плыли звезды…
Навозом пахли доски, жесть и весь печной подовый воздух.
Обрызгал мальчик пелены… (На них – мешок я изорвала…)
И бубенцы были слышны – волхвы брели, я поджидала…
Они расселись круг меня. Дары выкладывали густо:
Лимоны – золотей огня, браслеты хитрого искусства,
И кольца золотые – вот! – на леску – рыбой нанизали,
Варенье из лесных смород, а как варили – не сказали…
Склонили головы в чалмах, как бы росистые тюльпаны,
И слезы в их стоят глазах, и лица – счастьем осиянны:
“Живи, Мария! Мальчик твой – чудесный мальчик, не иначе:
Гляди-ка – свет над головой, над родничком!..” А сами плачут…

Я их глазами обвожу – спасибо, милые, родные!..
Такого – больше не рожу в метелях посередь России…
Что, арапчонок, смотришь ты, косясь, замерзнув, исподлобно?!..
Младенцы наши – вот цветы: в снегах да во поле сугробном!..
И дуют, дуют мне в скулу – о, я давно их поджидала! –
Собой пропарывая мглу, ветра с Ветлуги и Байкала,
Ветра с Таймыра и Двины, ветра с Урала, Уренгоя,
С Елабуги, Невы, Шексны, – идут стеной, рыдая, воя…
Изветренная ты земля! Ты, вся продрогшая сиротски!
Ты – рваный парус корабля, мазут машинный топки флотской…
И в то скрещение ветров, в те слезы без конца-без краю,
В ту нашу ночь без берегов – пошто я Сына выпускаю?!
И вот уж плачу! А волхвы, стыдясь меня утешить словом,
Суют небесной синевы громадный перстень бирюзовый
И шепчут так: “Носи, носи!.. Ведь бабам бирюза – от сглазу!..”
Ну, коли так, – меня спаси!.. А не спасешь – так лучше сразу…

А будет горе – знаю я. Его к доскам прибьют гвоздями.
И будет вся моя семья – тоска меж сохлыми грудями.
Лицо ногтями разорву. Прижмуся ко Кресту главою.
И, словно чей-то труп – во рву, – себя увижу молодою,
Увижу снег, и теплый хлев, пеленки мешковины хлебной,
Зубами как блестел, присев, волхвиный царь с травой целебной…
И тельце Сына в пеленах, как спелый абрикос, сияет,
И на ладонях-облаках кроваво звезды не зияют,
И сено пряное шуршит, и тяжело вздыхают звери,
И снег отчаянно летит в дубовые, медвежьи двери.

БАРДО ТОДОЛ

Я знаю, что когда-нибудь умру.

Это как снег, укрывший платом кедры.
Под снегом брошен соболь. На пиру
Земном убит. Горят снегами недра

Пустой земли.
…Умру? Как на ветру –
Поверх Луны – седая бьется ветка
В окне, где хрусткий Дьявольский узор

Морозный. Жизнь, как бы для зверя клетка,
Крепка. Но душу похищает вор.
Он пилит прутья. Он стреляет метко.

Я слышу, как души нестройный хор
Поет, вопит, и голоса так разны.
Все мучаются. Вечно жить хотят.

Им яства жаль. Любимый жаль наряд.
Им и страданья дикие прекрасны.
Лишь бы страдать. Глотать и славить яд.
………………………………………………………..

Не знаю час. Но чувствую пустоты –
Просторы; черноту; и белизну.
Поля снегов. Древесные заплоты.

…Ты, как свечу, держи меня одну,
Бог одинокий, в кулаке костлявом.
Ты дал мне жизнь. Ее Тебе верну,