Елена Крюкова - Зимний Собор

Нас всех расстреляли. НАС: С БОГОМ ВДВОЕМ.

УКРОЩЕНИЕ БУРИ

Ой ты, буря-непогода – люта снежная тоска!..
Нету в белом поле брода. Плачет подо льдом река.

Ветры во поле скрестились, на прощанье обнялись.
Звезды с неба покатились. Распахнула крылья высь.

Раскололась, как бочонок, – звезд посыпалось зерно!
И завыл в ночи волчонок беззащитно и темно…

И во церкви деревенской на ракитовом бугре
Тихий плач зажегся женский близ иконы в серебре…

А снаружи все плясало, билось, выло и рвалось –
Снеговое одеяло, пряди иглистых волос.

И по этой дикой вьюге, по распятым тем полям
Шли, держася друг за друга, люди в деревенский храм.

Ты еще не пообвыкнул, проклинаешь ты буран…

Ты, Андрей мой Первозванный, крепче в руку мне вцепись!..
Мир метельный, мир буранный – вся такая наша жизнь…

Не кляните, не браните, не сцепляйте в горе рук –
Эту вьюгу полюбите: гляньте, Красота вокруг!..

Гляньте, вьюга-то, как щука, прямо в звезды бьет хвостом!..
Гляньте – две речных излуки ледяным лежат Крестом…

Свет в избе на косогоре обжигает кипятком –
Может, там людское горе золотым глядит лицом…

Крепче, крепче – друг за друга!.. Буря – это Красота!
Так же биться будет вьюга у подножия Креста…

Не корите, не хулите, не рыдайте вы во мгле:
Это горе полюбите, ибо горе – на Земле.

Ибо все земное – наше. Ибо жизнь у нас – одна.
Пейте снеговую чашу, пейте, милые, до дна!..

Навалился ветер камнем. В грудь идущим ударял
Иссеченными губами Петр молитву повторял.

Шли и шли по злой метели, сбившись в кучу, лбы склоня, –
А сердца о жизни пели средь холодного огня.

ПЛАЧ МАГДАЛИНЫ

Снег сыплет – лучезарный и святой,
Снег сыплет – жесткий, колющий подглазья…
Я прядью в золотых власах – седой –
Плачу за красоту и безобразье.
Горит стола пустынная доска
Под воблою засохшими локтями.
И напролом через меня – тоска
Идет заиндевелыми путями.
Ну что ж! Я вся распахнута тебе,
Судьбина, где вокзальный запах чуден,
Где синий лютый холод, а в тепле –
Соль анекдотов, кумачовых буден…
Где все спешим – о, только бы дожать,
До финишной прямой – о, дотянуть бы!.. –
И где детишек недосуг рожать
Девчонкам, чьи – поруганные судьбы…
И я вот так поругана была.
На топчане распята. В морду бита.
А все ж – размах орлиного крыла
Меж рук, воздетых прямо от корыта.
Мне – думу думать?! Думайте, мужи,
Как мир спасти! Ведь дума – ваше дело!
А ты – в тисках мне сердце не держи.
А ты – пусти на волю пламя тела.
И, лавой золотою над столом
Лиясь – очьми, плечами, волосами,
Иду своей тоскою – напролом,
Горя зубами, брызгая слезами!
Я плачу! Это значит – я плачу
Безмолвным состраданием гигантским
Долги за тех, кому не по плечу
Их отплатить в забоях, в копях рабских!
На всех фронтах, где гибнут, матерясь!
В исхлестанных насилием подвалах!
По всей земле, куда я прямо в грязь
Разрытую, рыдая и крестясь,
В гробах сребристых
милых опускала…
Какой там снег подобен хрусталю?!
Веревкой мокрой бьет – и бьет за дело!
Я плачу! Это значит – я люблю!
И слезы жадно так текут по телу,
По высохшим изюминам грудей,
По топорищу звонкому ключицы,
По животу, что – шире площадей
И шрамами бугристыми лучится,
По всем таблеткам, питым наяву,
По всем бутылкам, битым – эх! – на счастье…
Я плачу! Это значит – я живу.
И слезы – жемчуга округ запястий!
И, здесь одна безумствуя, гостям
Не вынеся с едой кровавой блюда,
Слезами теми я плачу смертям,
Которые со мной еще пребудут.

ПОХИЩЕНИЕ ПАВЛИНА

Я украду его из сада, где птицы и звери,
Некормленые, молятся, воют, кряхтят.
Я разобью замки, решетки, железные двери.
Я выпущу наружу волчат и котят.
Пускай смотрители на рубище мое глаза пялят,
Пытаются в меня стрельнуть из обреза, из ружья…
Я сделана из брони, чугуна и стали.
Из железных костей – глухая грудь моя.

Я, люди, уже давно неживая.
А звери и птицы – живые, да!
Поэтому я вас, их убийц, убиваю.
Поэтому я прыгнула в клетку, сюда.

Иди, павлин, ко мне… какой ты гордый!..
Похищу тебя, а не цесарку, не журавля,
Не старого моржа со щеткой вместо морды,
Не старого марабу в виде сгнившего корабля.

Разверзни, павлин, хвост…
…розовые, синие, золотые!..
Красные, изумрудные, вишневые… кровавые огни…
Хвост полон звезд; они мигают, святые,
Они рождаются на свет одни – и умирают одни.
О павлин, ты небесная птица,
Я купаю в тебе лицо и руки, как в звездных небесах…
Ты комета!.. – а тебя клювом тыкают в лужу – напиться,
Умыться, упиться, убиться… сплясать на своих костях…

Павлин, дурак, бежим скорей отсюда –
Ведь они тебя изловят… крылья отрежут… выдернут из хвоста перо –
И воткнут себе в зад, для украшения блуда,
И повесят твою отрубленную голову, вместо брегета, на ребро…
Прижимаю к груди!.. Бегу!.. Сверкающий хвост волочится.
Улица. Гарь. Машины. Выстрелы. Свистки. Гудки.
Я одна в мире богачка. Я владею Птицей.
Я изумруд, шпинель и сапфир, смеясь, держу, как орех, у щеки.

А ты, в соболях, что садишься в лимузин, задравши дебелую ногу,
Охотница до юных креветок и жареных молодых петушков!..
Ты, увешанная сгустками гранатовой крови, молящаяся ночами не Богу –
Оскалам наемников, что тебе на шубу стреляют лис и волков!

Стреляют куниц, горностаев, песцов для твоих чудовищных шапок,
Немыслимых, с лапками и хвостами, с кабошонами мертвых глаз…
О павлин, не когти!.. кровят впечатки впившихся лапок…
А жирная матрона глядит на меня, немой отдавая приказ.

И взводят курки.
И целят в меня.
“Отдай павлина, дура!
Я владею тобой! И всей грязной людской! И звездами! И зверьем!..”
Ну что, богачка. Твоя подачка. Твоя подначка. Не куры –
Не овцы в загоне – не свиньи в притоне – мы в звездном небе живем.

И я владычица. Я богиня. А ты лишь в шубе замарашка.
И тычется мордой в снег золотой бедняцкий твой лимузин.
И я тебе с неба в подарок сведу орла, и льва, и барашка,
А сейчас – возьми, не хнычь, вот тебе мой подарок – павлин.

Павлин!.. Клекочет!.. На небо хочет!.. Корми его отрубями.
Каждое утро палец себе отрубай и свежей кровью корми.
А я – по свободе дальше пойду, гремя кандалами, цепями,
Гремя бубенцом, погремушкой, колокольцем меж зверьми и людьми.