Елена Крюкова - Зимний Собор

Я оставляю полую бутыль,
И ведьму-сельдь, и жалкий стул-костыль,
И лампу, что цедила масло-свет,
И в грязный зал надорванный билет;
Я оставляю снега грозный хруст,
Стиральный купорос, собачий дуст,
И к празднику… – о, лакомство!.. умру… –
Найденки-сушки черную дыру;
Из шубы в шапку перешитый мех
И валенки, Господь, одни на всех;
Разрезанные шеи, животы
Зашитые – от края до черты;
И сломанные руки, крик и рев,
И шепот, и – по скулам соль – без слов,
Мохнатых, сальных карт гадальный брос
И заплетанье на ночь диких кос,
Прогорклую, подсолнечную снедь,
И в варежке пятак – святую медь –
За вход туда – сквозь толпы, стыд и срам –
В святилище, где свет и фимиам… –
Я оставляю! – все возьми, не жмись:
Чугун морщин в горжетке Царских лис,
Вонь дворницких, табак истопников,
Гриб деревянный – для шитья носков,
Во звездных, на расстрел, дворах зимы
Изодранных собаками, людьми…
Все! все! до капли, нитки, до куска,
До тьмы, где Савлом щерится тоска,
До ямы той отхожей, где наряд
Родной истлел, а чьи глаза горят
Звериные из мрака… – все возьми!
Ничем не дорожу я меж людьми.
Они меня всю выпили – до дна.
Всю выткали – белее полотна.
Всю расстреляли – в пух! – на площадях:
Ступня – в багрянце, песня – на устах.
Живот – бутыль пустую; шов рогож –
Нежнее кож; да взгляда острый нож –
Лба каравай; да ребрами – мечи
Двуострые – бери, сожги в печи.
Отмерили мне горстку злых монет.
Истратила. На хлеб в карманах нет.
За пазухой пошарю – лед и снег.
Возьми меня! Уже не человек,
А: золото мощей!.. опал зубов!.. –
Я заплачу собою за любовь,
За жизнь – богатым прахом заплачу…
Я ухожу! Зажги мне, Царь, свечу.
Да что!.. – МЕНЯ!.. – заместо свечки той!
Я в Ад спускаюсь грязной и босой,
Седа, свята, горда, гола: гора! –
Мышь крупяная, баба из ребра,
Блудница Вавилона, дура-мать… –
Забыла детям локти залатать!.. –
А все уж позади. Закрыли дверь.
Вой, человек. Пой, Ада бедный зверь.
О всем, что на земле оставил, – пой
В колючей тьме, дрожащею губой.

***

“Du bist mein’ Ruh’ “
Franz Schubert

Это белый вдох пустой
Свист метели ребер клеть
Кончить полной немотой –
И от счастья умереть

И закинув шею ввысь
Осязая Свет рукой
Прошептать: ТЫ МОЙ ПОКОЙ
Продышать: ТЫ МОЯ ЖИЗНЬ

ВОЗНЕСЕНИЕ ГОСПОДА НА НЕБО

В тулупе старик руки крепко прижал ко груди…
Девчонка с косою ржаной завизжала: "Гляди!.."
Два бритых солдата – им ветер так щеки засек –
Уставились в неба расписанный мощно чертог.
Шел пар изо ртов у людей и домашних зверей.
Младенцы вжимались, сопя, в животы матерей,
А матери, головы к черному небу задрав,
Глядели, как поле колышется звездчатых трав
Под северным ветром, которому имя – Норд-Ост!

И в кровном сплетении красных ли, белых ли звезд,
Над ветром обглоданным грязным хребтом заводским,
Над всем населеньем пещерным, всем женским, мужским,
Над рокером жестким, плюющим в дыру меж зубов,
Горбатым могильщиком, пьющим портвейн меж гробов,
Над девкой валютной с фазаньим раскрасом щеки,
Над малой детдомовкой – валенки ей велики! –
Над высохшей бабкой-дворянкой с крестом меж ключиц,
С видавшими виды глазами зимующих птиц,
Над толстой торговкой, чей денежный хриплый карман
Топырится жирно,
Над батюшкой сивым, что пьян
Допрежь Литургии – и свечки сжимает в горсти,
Тряся бородой пред налоем: "Ох, грешен… прости!.." –
Над рыжей дояркой, что лузгает семечки в грязь,
Над синим морозом, плетущим славянскую вязь
На окнах почтамтов, столовых, театров, пивных,
Бань, паром пропахших, больниц, как судеб ножевых… –
Над рабством рабочего, смехом крестьянских детей,
Над синим морозом – а он год от года лютей,
Над синим морозом – байкальским, уральским, степным –
Летит наш Христос, лучезарный, сияющий дым,
Летит Человек, превращенный любовью во свет.
И все Ему жадно и горестно смотрят вослед.

ОСАННА МАГДАЛИНЕ

Славься, девчонка, по веки веков!
В бане – косичку свою заплети…
Время – тяжеле кандальных оков.
Не устоишь у Него на пути.

Запросто – дунет да плюнет – сметет,
Вытрясет из закромов, как зерно…
Так, как пощады не знает народ,
Так же – пощады не знает Оно.

Славься же, баба, пока не стара!
Щеки пока зацелованы всласть!..
Счастием лика и воплем нутра –
Вот она, вечная женская страсть.

Но и к пустым подойдя зеркалам,
Видя морщины – подобием стрел,
Вспомнишь: нагою входила во храм,
Чтобы Господь Свою дочку узрел.

Славься же, милая! Старость – близка.
Смерть – за порогом. И всяк – одинок.
Но поцелуя и рот, и щека
Просят!.. И кто-то там снова – у ног!

Дай ему руку! Согрей. Накорми.
Дай ему тело. И душу отдай.
Славьтеся, бабы! Мы были людьми.
…Кем мы ТАМ будем – гадай не гадай…

Только сколь жизней отпущено мне,
Столь и любовей я странноприйму,
Закипятив на последнем огне
Чайник в бесслезном бобыльем дому,

Жарко целуя распяленный рот,
Гладя дощатые выступы плеч,
Зная, что так вот – никто не умрет,
Что только так – от Геенны сберечь.

ФРЕСКА ПЯТНАДЦАТАЯ. ДОКОЛЕ НЕ ПРИИДУ

КОСТЕР НА БЕРЕГУ БАЙКАЛА

…целую очами юдоль мерзлоты, мой хвойный Потерянный Рай.
Полей да увалов стальные листы, сугробной печи каравай.
На станциях утлых – всех баб с черемшой, с картошкой, спеченной в золе,
И синий небесный Дацан пребольшой, каких уже нет на земле.
Сибирская пагода! Пряник-медок! Гарь карточных злых поездов!
Морозным жарком ты свернулась у ног, петроглифом диких котов…
Зверье в тебе всякое… Тянет леса в медалях сребра – омулей…
И розовой кошки меж кедров — глаза, и серпики лунных когтей!..
Летела, летела и я над Землей, обхватывал взор горький Шар, –
А ты все такая ж: рыдаешь смолой в платок свой – таежный пожар!
Все то же, Сибирюшка, радость моя: заимок органный кедрач,
Стихиры мерзлот, куржака ектенья, гольцы под Луною – хоть плачь!..
Все те же столовки – брусника, блины, и водки граненый стакан –
Рыбак – прямо в глотку… – все той же страны морозом да горечью пьян!
Грязь техпоездов. Чистота техцерквей – дощаты; полы как яйцо,
Все желто-медовы. И то– средь ветвей – горит ледяное лицо.
Щека – на полнеба. В полнеба — скула. Воздернутой брови торос…
И синь мощных глаз, что меня обожгла до сока пожизненных слез.

Снег плечи целует. Снег валится в грудь. А я – ему в ноги валюсь,
Байкалу: зри, Отче, окончен мой путь. И я за тебя помолюсь.
Култук патлы сивые в косу плетет. Лечила людей по земле…
Работала яро!.. – пришел мой черед пропасть в лазуритовой мгле.
И то: лазуритовы серьги в ушах – весь Ад проносила я их;
Испод мой Сибирской Лазурью пропах на всех сквозняках мировых!
Пургой перевита, костер разожгу. Дрожа, сухостой соберу
На Хамардабанском святом берегу, на резком бурятском ветру.
И вспомню, руками водя над костром и слезы ловя языком,
И красные роды, и дворницкий лом, и холм под бумажным венком,
И то, как легла уже под товарняк, а ушлый пацан меня – дерг! –
С креста сизых рельс… – медный Солнца пятак, зарплаты горячий восторг,
Больничье похлебок, ночлежье камор, на рынках – круги молока
Январские… – и беспощадный простор, дырой – от виска до виска!