Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Эй, Марина, что там стали?
— На ночь ехать не с руки, —
С гиком шляхом поскакали
Верховые гайдуки.

Ей-то что? Плясать бы снова,
Ходит ветер в голове —
— Правда ль, пан, что Годунова
Хочет пострига в Москве?

— Трогай, черти! — В чистом поле
Любо косточки промчать,
По девичьей вольной воле
Сладко будет поскучать.

Всё бы важно, всё бы ладно,
Только хмуро на полях, —
Белым плечикам прохладно
В черно-рыжих соболях.

Что, невеста, загрустила,
Смотришь будто не своя?
Что головку опустила,
Краля, ласточка моя?

— Эй, Марина, выйдет скоро
Царская твоя судьба,
Это, дочка, не Самбора
Бархатная голытьба.

Русь красна не пирогами, —
Там для смеху млад и стар
Жемчуг топчет сапогами, —
Видел я князей-бояр!

Целованья не нарушат,
Силой нас не перегнуть,
Не повесят, не задушат, —
Выйдем в люди как-нибудь.

Пану Юрию обидно
Быть слугой у короля,
Пану Юрию не видно
Глаз опущенных Кремля.

Подснежником белым и хлопьями снега
Московская пахнет земля.
Пан Корвин-Гонсевский и хмурый Сапега
Сквозь зубы бранят короля.
Пора бы затеять потеху медвежью,
Пустить вкруговую ковши
Да бодрым галопом, да по Беловежью
Скакать до потери души.
О, громкое эхо рогов на охоте,
Кровавый и пышный разбой, —
Дубы в перетлевшей стоят позолоте,
И лед в высоте голубой.
Ты помнишь самборские вьюги, царица,
Веселый мороз на щеке, —
Пушистым хвостом заметает лисица
Пролазы в сухом лозняке.
— Не слушай, Марина, — для смерти и славы
Дороги везде широки, —
Уже подымаются в сердце Варшавы
Стихов золотые полки.

Дрожат городские упорные стены,
И ломятся в дыры дверей
Мазурка и марш похоронный Шопена —
Двойная картечь бунтарей.

Уже в цитадели лохмотья кафтанов
Цветным ожерельем висят,
Знамена безусых твоих капитанов
Орлиным крылом шелестят.

Она полуслышит разумные речи,
Глядит на мерцанье свечи,
И черные тени ей пали на плечи,
Как складки большой епанчи.

Так, — не на койке лазаретной,
Не в лихорадочной мечте, —
Я острой точкой межпланетной
Повис в чернильной темноте.
Миров Эйнштейновских заноза,
Гляжу в карманный телескоп, —
Внизу лирический потоп,
Меланхолическая роза
В луче наклонном, и рука
В прощальном трепете платка.

Вот сердца страшная примета, —
Вне узаконенной черты
Оно уже не хочет света,
Но высоты и пустоты.
Еще твои шелка живые
Цветут привычной бирюзой,
А я насмешливой слезой
Очки туманю роговые.
Так наши губы далеки,
Что скоро высохнут очки.

Увы, земная память гложет,
Но в славе новых скоростей
Моя любовь уже не может
Быть перекличкой двух смертей.
Мы не годами, не веками,
Но звездами разделены, —
В кольце космической волны
Планеты ходят поплавками,
И невнимательный рыбак
Их наблюдает кое-как.

Летит, летит снаряд непрочный
Меж черных и хрустальных сфер,
Уравновешенный и точный,
Работает секундомер.
Безглазый робот равнодушно
Передвигает рычаги,
Команда световой дуги
Переливается послушно
В нули огромного числа
На фоне матовом стекла.

И я — один. Земное тело
Освободилось от земли,
Земля как искра улетела,
Распалась в четкие нули, —
Чуть тронула магнитным током
В приборе сложном провода,
И в микрофоне — никогда —
Пружина щелкнула с упреком.
И фосфорической дугой
Зажегся в трубке мир другой.

Когда-то мельница стучала,
Купались дети на реке,
Жизнь только вехи намечала
И проходила налегке.
А на плотине, где шумело,
Кипело, брызгало — звезда
Осколком мутным неумело
Прикладывалась иногда.
Но воздух голубой Заречья,
Но голос пушкинской луны,
И соловьиные наречья
Белоцерковской стороны —
Молчанье первое, прохлада, —
Земля, орбиту изменя,
Всю ночь была кружиться рада,
Как бабочка, вокруг меня.
То стройной девочкой касалась
Счастливо-томного плеча,
То в омут мельничный бросалась
Цветным подобием мяча —
Мой милый мальчик, друг мой дальний,
И ты, быть может, в полусне
Над алгеброй иль готовальней
Мечтаешь робко при луне.
В окне черемуха белеет,
И тополь, весь из серебра,
Шуршит, вздыхает и жалеет —
Покойной ночи. Спать пора —

Я, засыпая, плащ дорожный
Кладу любовно на кровать,
Ни сном пустым, ни клятвой ложной
Не разлучить, не оторвать.

Душа, ослепшая когда-то,
На дальний берег посмотри, —
Там легкий крейсер из Кронштадта
В тумане северной зари.

Дождливый ветер машет флагом,
Морская пена брызжет в лоб, —
Матросы замедленным шагом, —
Плывет, качается мой гроб.

Не надо плакать, — поздней встречи
В цветах, в слезах, — еще ступень,
Трубач торжественные плечи
В широкий расправляет день.

Еще ступень, — никто не смеет, —
Неразлучимы навсегда, —
О, как встает и пламенеет
Моя Полярная Звезда —

Я сердце опустил в сосуд,
В голубоватый алкоголь, —
Его еще сводила боль,
Так ждал его последний суд.

И выпуская трупный яд,
По-рыбьи выгнувшись, оно
Упало с выплеском на дно
В свой тесный и прозрачный ад.

На банку с белым ярлыком
Я крепко наложил печать, —
Теперь молчать и не стучать,
И не любить, и не прощать,
И ни о чем, и ни о ком…

На холмике под свежей елью,
На идиллической земле,
Почти пастушеской свирелью
В лазурной возникала мгле.

Звала, грустила и мечтала,
Играла гребнем золотым
И в ветер косы расплетала,
Похожие на светлый дым.

В русалочьей траве зеленой
Тонула иль дремала ты,
Лишь голос нежный и влюбленный
Ласкал болотные кусты

И, мальчик с диким выраженьем
Уставших улыбаться глаз,
Я молча слушал твой приказ
И следовал за пораженьем.

Мы едем на рыбную ловлю с утра,
Гудит перегретый мотор, —
В пустыне слоями сплывает жара
К подножью отчетливых гор.
Песчаная глушь. Ни зверей, ни людей,
Но весело в небо смотреть, —
На родине храбрых индейских вождей
Не страшно от стрел умереть.
Орлиное сердце зарыто в песке,
Вздыхает безводная степь, —
Шофер указал уже нам вдалеке
Деревьев зеленую цепь.
Гора за горой, — Колорадо-река
Влечет глубиной голубой —
Россия, Россия, — ты так далека,
Что мне не расстаться с тобой.