Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Уже не странные стеченья
Несуществующих примет,
Не фокусы столоверченья,
Но ясный и простой ответ.
Как жаль, что мы спросить забыли,
Не загадали, и теперь —
Лишь конус освещенной пыли
Слегка придерживает дверь.
Но если все-таки, не сразу, —
Передышать, — и отворить?
И вдруг, не доверяя глазу,
Чуть отступая? Может быть?
Свет желтоватый излучая
(Тот мертвый свет на чердаках),
Потянется, не замечая,
И покачнется на носках —
Зевнет, разляжется неловко
В углу на свалке пуховой,
Где в сонной одури веревка
Свернулась щупальцей живой.

Каким огромным напряженьем
Отмечен разворот крыла, —
Вся наша слава проросла
Неукротимым пораженьем.
О, Пушкин, Пушкин! В бестолковом
Мерцаньи петербургских дней
На диком поле Куликовом
Ты молча правил без саней.
Уже последний перегон
Копыта бодро отстучали, —
Благослови покойный сон
Без музыки и без печали.
Убит. И выстрелом по льду
Глухое эхо прокатилось,
Рассыпалось, переместилось
В хронологическом бреду.

Закат, закат. Мой тихий сад
Осенним золотом расплавлен.
Таким сияньем озаглавлен
Листвы лирический распад.
На розовом едва заметны
Голубоватые штрихи,
Здесь все рисунки беспредметны,
И в каждом шорохе стихи.

Сегодня море не шумит,
Над молом пена не взлетает,
Разлука больше не томит,
Лишь тихо за душу хватает.
И даль воздушная светла,
И голоса подобны пенью, —
Быть может, ты и не ушла,
Но легкой претворилась тенью.
Дитя лазоревого дня
Иль вестник ночи неизбежной,
Ты молча дремлешь близ меня,
Скользишь на отмели прибрежной.

Надышал звезду живую
На морозное стекло,
Время в улицу кривую
Частой каплей натекло.
Дождь закатными лучами
На развилистом стволе,
Пузырями и ручьями
Бурно роется в земле.
Вздрагивая кожей голой,
Отряхаясь иногда,
Сердце в пляске невеселой
Выпадает из гнезда.
Долго пальцами хрустела,
Плача, в сумерки звала,
Диким голубем летела
В звезды, в звезды без числа.
Ах, звенеть бы в дальней роще,
Слушать вечером зарю, —
Лучше, может быть, иль проще
Ранний вылет повторю.
Я стою перед тобою,
Я в глаза твои гляжу,
Легкой веткой голубою
Прядь густую отвожу.

Если вечер в доме, если
За окном тенистый сад,
Хорошо в покойном кресле
Чуть откинуться назад.
Не меняя положенья
Отдыхающей руки,
Слушать, слушать приближенье
Времени или реки —
Я люблю без состраданья,
Я без жалости ловлю
Нежный шелест увяданья
Той, кого еще люблю.
Но, клонясь к перчатке белой,
Отмечаю каждый раз
Блеск покорный и несмелый
Жизнью утомленных глаз —
С каждым днем заметней складки
У подкрашенного рта,
И прохладная перчатка
Невесома и пуста.
Бьется бабочка живая
На расплавленной свече,
Стынет шубка меховая
На сверкающем плече.

Был теплый вечер, и луна
Сияла, в вечер влюблена,
Влюбленно распевал сверчок,
И в скрипку был влюблен смычок.
Гавайской мандолины звон
В миндальный воздух был влюблен,
И в нежном серебре ветвей
Влюбленно щелкал соловей.
Влюбленный сад, и ночь, и я —
Вся влюблена была земля,
И отраженная луна
Была в зрачках твоих видна,
Как я пьяна и влюблена.

День разгорался над туманами,
И гравий нежился у ног,
Восточными коврами рдяными
Рассвет на теплый берег лег.
Святой земли курганы алые
Видны впервые как во сне, —
Шаги апостолов усталые
Звучат в библейской тишине.
И дышит грудь моя свободнее
В краю, где шествовал Господь,
Где древле пастухи Господние
Шатром избрали небосвод.
Они ушли в дорогу вечную,
На смену новые пришли,
Но так же тянутся к предвечному
И ныне, как в былые дни.
Какое древнее сокровище
Сто сорок славят языков,
Какое пестрое становище
У Иорданских берегов.
И жизни стройка современная
Напевных сил не оглушит —
Звезда Давида соплеменная
На Давидов ложится щит.
Заря Израиля свободная
Со всех холмов уже видна, —
Моя иссохшая, безводная,
Священная моя страна.

О, как она свободно дышит!
В морозный воздух влюблена,
Она и слышит и не слышит
Ласкательные имена.

К чужим восторгам равнодушна,
Не призывая никого,
Она не голосу послушна,
Но тайной музыке его.

Приплясывая, приседая,
Упругий выгибая бок,
Она как буря молодая
В горячий собрана клубок.

Лишь цыкнет ножкой горделиво
В хрустально-радужный ледок —
И зритель пятится пугливо,
И подбоченится седок.
Вот-вот сорвется и поскачет,
Развеет гриву и вот-вот —
В лазури вьюгой обозначит
Свой торжествующий полет.

В пустыне белой верезг санный,
И черный лыжник у сосны,
И в дымном небе лик туманный
На четверть срезанной луны.

Дневная сутолка неслышна,
Ночная музыка чиста,
Но ненавистна, ненавистна
Душе земная красота.

Знать не хочу, — ни рифмы, ни размера,
Не вздох, не плач, не площадная брань,
Но голосом домашним вглубь пещеры —
— Встань.
И медленно свивая пелены,
Покачиваясь, как пузырь на луже,
Уже идет, и вслед во тьме всплывают сны,
И вот — уже снаружи.
И солнца блеск иль горная вода
Лежит на камне, за день перегретом,
И, ослепленный непривычным светом,
Он закрывает рукавом глаза.

Он был незнатен, неучен,
Но был поэт. Он был немногий,
Который даже исключен
Из эмигрантских антологий.

Прохожий! Мирно посиди
На сей гробнице незавидной,
Но, ради Бога, не буди
Его своей слезой обидной.

Он спит. Он, может быть, во сне
Внимает ангелам гремучим,
Громам архангельским, — зане
Был сам крылатым и певучим.

Ты помнишь ли, мой Кирик милый,
Прогулки утром на авось?
На скалах розовая Рось
Двойное эхо разносила,
Текла меж пальцев и слегка
Топила пробку поплавка.

Там воздух родины любовно
Ласкал нагретую щеку,
Был каждый мускул начеку,
И сердце отбивало ровно
Без перебоев, точно в срок,
Свой добросовестный урок.

И преклоняя слух прилежный
К земным таинственным речам
(Лишь теплый ветер по плечам
Водил своей ладонью нежной),
Я слушал имя, по слогам
Причалившее к берегам —