Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Ты помнишь странную тревогу,
Предчувствие глухих шагов?
Нева буравила дорогу
Среди гранитных берегов.
Она бурлила и кипела,
Трепала ветром вымпела,
Обломком льдины заскрипела
И в дымных кольцах отошла.
Летали брызги над мостами,
И тротуары без гуляк
Обледенелыми пластами
В свистящий пролегали мрак.
Торжественное разрушенье,
Величественный вид пустынь,
Громоподобное крушенье
Несокрушаемых твердынь.

Нахмурив брови, Всадник Медный
На вздыбленном своем коне
Внимал, как рвется мат победный
К дворцовой рухнувшей стене.
Его лицо не потемнело,
Лишь под копытами коня
Змея свивалась и шипела, —
Рука державная, звеня,
Над мертвым городом широко
Зловещий очертила круг,
И смехом пламенное око
Как солнце вспыхивало вдруг.
На зов его уже бежали
Мальчишки с ближнего двора,
И с криком радостным — ура! —
Салазки быстрые съезжали
С подножий ледяных Петра.

Шумит гражданская гроза,
Гигант стоит неколебимо,
И только узкие глаза
Следят за ним неутомимо.
На загнанном броневике
Ладонь широкая разжата, —
Есть сходство грозное в руке
С той, устремившейся куда-то.
Штыки и снег со всех сторон,
Пайки — и выстрелы вприправу, —
Гранитный город обречен
На устрашающую славу.
Гнездо истории горит,
Птенцы раздавлены ногами,
Скрипят века под сапогами —
Внимание! Он говорит —

И загудел весь шар земной,
Как мяч футбольный перед голом,
Врываясь с треском в мир иной,
Он лопнул с грохотом тяжелым.
Заглохла наскоро война
Провинциально и ненужно, —
И та и эта сторона
Ее выплясывали дружно.
Но от людей, но от вещей
Сон отлетал, и ангел серый,
Уже бездомный и ничей,
Блуждал готической химерой.
Бессонница ко мне вошла,
Присела скромно к изголовью
И разговор про бедность вдовью
Со мной по дружбе завела —

Россия призраков разбита,
Мы отступали в никуда,
И только конские копыта
Ритм замедляли иногда.
Не каждой буре сердце радо,
Но с каждой бьется заодно,
Оно стучало — надо, надо,
Здесь все равны и всё равно.
Дыши отныне как попало,
Учись без пламени гореть,
И если жизни было мало, —
И в жизни — мало умереть.
И вот — последняя граница,
Скалистый берег и поток;
Мы по команде — на восток! —
Угрюмо повернули лица.

Над перелеском вдалеке
Еще рвалась шрапнель дымками;
Трубач понурый в башлыке
Окоченевшими руками
Вознес помятую трубу
И, запрокинувшись немного,
В ночное небо иль в судьбу
Трубил пронзительно и строго.
Едва окрашенной чертой
День занимался над полями,
Земля шумела пустотой,
Метелями и ковылями.
Я беспокойным голосам
Внимал как бы прозревшим слухом, —
Всем птицам, ангелам и духам, —
И я отрекся трижды сам.

Куда бежать от осуждений,
От жалоб и тифозной вши?
Страна высоких заблуждений
Еще открыта для души.
Мы за большое пораженье
И против маленьких побед,
Мы принимаем униженье,
В котором униженья нет.
Побитые камнями чуда,
Найдя в паденье уголок,
Глядим без зависти оттуда
На тех, кто с нами пасть не мог.
Междоусобицы гражданской
Полусозревшее зерно,
Я по ветру лечу давно, —
Но мне в долине Дагестанской
Лежать, быть может, суждено —

Европа бредила во сне,
Ворочалась, звала, томилась, —
Средневековой старине
Мечта тяжелая приснилась.
Безвестный всадник проскакал,
И все мосты под ним дрожали,
Конь злобно щерил свой оскал,
За ним другие кони ржали.
Всё убыстряя громкий скок,
Всё больше напрягая жилы.
Он задыхался, изнемог,
И снова набирался силы.
Где средиземная волна
Блеснула пеной шаловливой,
Ездок рукой нетерпеливой
Над бездной вздыбил скакуна.

Был горный берег солнцем тронут,
Под солнцем — голубая мгла,
И там, где горы в рощах тонут, —
В воздушной пропасти скала.
И, выправляя стан железный,
Презрительно он посмотрел
На стены башни бесполезной
В щетине золоченых стрел.
— Наследство рабства золотого,
— Веков окаменевший сон, —
— Пускай ударит молот снова
— По наковальне их времен.
— Их песням скучным и тягучим
— За нашим ходом не поспеть,
— Мы спать бездельников отучим,
— Жизнь станет пламенем летучим,
— И это пламя будет петь.

Европа бредила, — но мы
Уже по-новому дышали
Привычным воздухом чумы, —
Мы слушали и не мешали.
Согревшись в беженской пивной,
Мы вспоминали цвет сирени,
Расстрел под северной луной,
Садов взволнованные тени —
Но и в скитальческой тоске
Поэты наши и пророки
Дорожной палкой на песке
Упрямо выводили строки.
Недолговечные слова,
Косноязычное томленье, —
Маститым критиком едва
Отмеченное выступленье.

Изгнание. Мир без прикрас,
Не искаженный именами,
Здесь каждый локоть тычет в нас
И окрик следует за нами.
Но иногда, из-за угла,
Мы отмечали влажным взглядом: —
Вот тень Овидия прошла,
Вот Данте приютился рядом.
Давным-давно открытый путь,
Дорога трудная свободы, —
Равенны праздничная муть,
Дуная пасмурные воды.
На перекрестке двух эпох
Шаги, плывущие куда-то, —
В бессмертье изгнанного брата
Рукопожатье или вздох.

Мы умирали не старея
На европейских мостовых,
В лазурной гавани Пирея,
В парижских улочках кривых.
И лежа на спине глядели,
Не отводя хрустальных глаз,
Как звезды синие редели,
Как догорал зеленый газ.
Мы дружбу с небом заводили,
Чтоб быть подальше от земли.
Мы уходили, уходили
И, кажется, уже пришли.
Коперника и Птоломея
С печальным вздохом отмели, —
Мы отплываем от земли
К большим туманам Эмпирея,
К садам в космической пыли.

Прощайте, ротмистр. Вы, бывало,
Внезапно изменясь в лице,
Любили мчаться где попало
На сумасшедшем жеребце.
Вы не вернетесь. У киоска,
Жуя табачные усы,
В плаще, заношенном до лоска,
Вы молча сверили часы.
А время, сроки нарушая,
Бежит как горная река,
И кажется — рука большая
С водой смешала облака.
И кажется — в стремнине громкой,
Ломая в щепы тарантас,
Шальная лошадь иль Пегас,
Полуудавленный постромкой,
Глядит насмешливо на нас.

Я чту Парижского собора
Тысячелетний мрак и гул, —
Монах медлительный на хоры
Прошел неслышно и уснул.
Мерцают розы, опадая,
Во мгле часовни боковой,
И чья-то голова седая,
Качаясь, кажется живой.
Здесь эхо звучно от безлюдья,
От слов старинных воздух чист, —
Вот медленно вздохнул всей грудью
Потрясший своды органист.
Пора домой. Моя дорога
Вдоль набережной мимо книг,
У выхода умно и строго
Посмотрит на меня старик.