Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Над Сеной по лазури влажной
Легко проходят облака,
Дымится плесенью бумажной
Весна у книжного ларька.
В потертом кресле, загорая,
Беспечно дремлет букинист,
Над ним, шурша и замирая,
Блестит новорожденный лист.
Бормочут и смолкают снова
В разбитой лодке голоса,
В руке упрямой рыболова
Не дрогнет тонкая леса.
Кругом явленья без названья,
Но я гляжу и прохожу,
Дремотного существованья
Напрасным словом не бужу.

Пришлец случайный и докучный,
Я слушаю издалека,
Как в мир прохладный и беззвучный
Втекает громкая река.
Вот башни старого собора
Густую оттолкнули тень,
Вот туча наползла, и скоро
Померкнет лучезарный день.
Бездомных книг никто не купит,
С пустым ведром уйдет рыбак, —
Вздохнет влюбленный, ночь наступит,
Ветвистый заиграет мрак.
И я под фонарем отмечу
В тетради, что ношу с собой,
Несостоявшуюся встречу
С необнаруженной судьбой.

Большое слово молчаливо,
Для прежних чувств названий нет, —
Сквозь призму плача или пива
Проходят отраженья лет.
Свечой оплывшей день вчерашний
Блуждает в окнах чердака,
Прожектор Эйфелевой башни
Обыскивает облака.
Неспешный луч обходит строго
Конкорд и Люксембургский сад, —
В ответ железная дорога
Дает блистательный парад.
И Северный вокзал, глотая
Широкой пастью поезда,
Дрожит, как рыба золотая
В туманных зарослях пруда.

Когда толпа кипеть устанет,
Угомонится вилок стук, —
Безвестный поезд в полночь канет,
В скрипичный превратится звук.
Уже несутся чемоданы
В большой водоворот дверей,
Носильщики, как капитаны,
Привычно снялись с якорей.
Взмахни платком — и осторожно
Набавит скорости вагон, —
Теперь часами слушать можно
Колес ритмический разгон —
Огни на стрелках оживленно,
Сбегаясь, убегают прочь,
И смотрят девушки влюбленно
На поезд, уходящий в ночь.

Как сердце радо и не радо
Из эха кованным мостам,
Цветам прощального обряда,
Разлукой тронутым местам —
Ты входишь в утро голубое,
Дрожа от свежести садов,
И скрип калитки за тобою
Звучит на тысячи ладов.
Плотины гулы водяные,
Петух заречной стороны
И шорохи, еще ночные, —
Лишь бормотанье тишины.
По синему чересполосью
Попробуй взять наискосок,
Где между Унавой и Росью
Кудрявый стелется лесок —

О, Рось, — любимая примета
На теле родины моей,
Еще играют дети где-то
Средь пышной зелени твоей.
Из мальчиков, бегущих рано
По зову школьного звонка,
Кто маленького сверх-буяна
Готов признать издалека?
Незримой и неслышной тенью
Он сел на классную скамью, —
Лишь по сердечному биенью
Себя я в тени узнаю.
Но, молчаливо негодуя,
Поглядывает детвора
На голову полуседую,
Еще вихрастую вчера.

Урок истории туманной —
От этих и до этих пор, —
Махнув рукой, учитель странный
В пчелиный вышел коридор.
В луче широком пыль клубится,
Горит чернильное пятно, —
Двойное солнце Аустерлица
Трубя врывается в окно.
И, потрясая все основы,
Уже на лестнице, сплеча,
Гимнасты отразить готовы
Полет враждебного мяча.
Так, от удара до удара
Разнообразя стиль игры,
Они волчок земного шара
Вгоняют в новые миры.

Им взрослой помощи не надо,
Их философия проста, —
Романтик всюду ищет яда,
Быть может, для чужого рта.
Они без умолку горланят,
Урезав наспех полчаса,
И крепко слух ученый ранят
Нестройные их голоса.
Но пенью варварскому рада,
Еще по-юному резва,
Богиня песенного лада
Подсказывает им слова.
И большелобые поэты
Запоминают про запас
Ее татарские приметы,
Смягченные сияньем глаз.

Проходит мальчик шаловливый
По беспокойному двору,
С улыбкой хитрой и счастливой
Он предлагает мне игру.
Он теребит мой ранец тесный,
Нетерпеливо шарит в нем
И вынимает мир чудесный,
Омытый светом и дождем.
Рисунок памяти прилежной,
Эскиз цветным карандашом, —
В зеленой мгле левобережной
Штрихами обновленный дом —
А мимо дома трактор шагом
Пыхтит, топорщится жуком,
И кто-то машет пестрым флагом
Иль красным девичьим платком —

Старинной дружбой, дружбой верной
Моя душа озарена,
Той первобытной иль пещерной,
Иль проникающей до дна.
И, наблюдая глаз лукавый,
Я оживляю без труда
Ушиба знак на брови правой,
Приставший в драке навсегда.
И, завихрясь воронкой черной,
Летит мой европейский сон
Вдоль бывшей площади Соборной,
Открытой с четырех сторон.
Одна воздушная граница
Вдали наметила черту,
Чтоб сердцу можно было биться
И в глубину и в высоту.

Над Белой Церковью блистает
Почти незаходящий день,
Едва заметно вырастает
Садов отчетливая тень.
Но все деревья стали шире,
На старой Гетманской весна, —
Как небо изменилось в мире, —
Всё — высота и глубина.
Лишь знойный трепет над полями,
Лишь облачная простыня, —
Теперь бы тронуть шенкелями
Разгоряченного коня.
Играя голосом и плетью,
Под трель малиновую шпор
Навстречу новому столетью
Помчаться вдруг во весь опор!

Как далеко меня умчала
Полузаконная мечта, —
В непоправимые начала,
В несохраненные места.
Неукротимый конь свободы
В железных ходит удилах,
И только годы, годы, годы
На всех путях, на всех углах.
Давно пробило полночь где-то,
И я узнать почти не рад
Парижа давние приметы —
Конкорд и Люксембургский сад.
И избегая встречи вздорной,
Я поднимаю воротник,
Но рядом лирик беспризорный
Нелепым зонтиком возник.

Мы возвращаемся окружно,
Нас не окликнут, не прервут, —
И силуэты наши дружно
В бессонном воздухе плывут.
Мы приноравливаем ногу,
Старательно равняем шаг
И вносим странную тревогу
В благополучный мир зевак.
Как будто длинное молчанье
Летит вдоль уличных огней,
Как будто времени журчанье
От слов несказанных слышней.
И, отраженная домами
Иль темным зеркалом реки,
Рокочет музыка за нами
Размером будущей строки —

Вокруг пустынного собора
Царит эпическая лень, —
Нависла грудью вдоль забора
Провинциальная сирень.
Воскресный день течет без шума,
Давно молчат колокола,
Лишь повара творят угрюмо
Свои кровавые дела.
Весь город полон ожиданья,
Ждет каждой улицей пустой
Невоплотимого свиданья,
Чумы иль музыки простой.
И оправляя ворот тесный,
Еврейский мальчик в сюртуке
Стыдливо тенью бестелесной
Проходит с Пушкиным в руке.
За шагом шаг, за милей миля,
С далеких вавилонских рек,
Сквозь лес готического стиля
Он прошагал в двадцатый век.
Текли ручьи и усыхали,
Шумел египетский тростник, —
Все воды мира колыхали
В них слабо отраженный лик.
И мыля жилистую шею
Над ржавым тазиком своим,
Он вспоминал и Галилею,
И Рима первородный дым, —
И Рось, проснувшуюся рано
Под взмахом сонного весла,
Где в клубах розовых тумана
Моя Ксендзовская скала —