Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Я слушаю и смутно вспоминаю, —
Такой же плащ и хриповатый голос —
Мы, кажется, уже встречались где-то,
Тому назад лет десять. Но тогда
Вы были старше иль верней — моложе —
Был поздний вечер. Вы вошли без стука,
Как близкий друг, уставший от разлуки,
С каким-то свертком типографским. Я
Не мог, однако, вспомнить ваше имя
В необычайном возбужденьи. Ночь
Текла, текла, и мы разговорились.
Я слушал вас внимательно. И вы
Мне подсказали замысел Пророка!

Я только шум Поющего Потока,
Я мерзлый пар, идущий от Невы.

Ты всё не спишь? А я почти случайно
На огонек позарился, и кстати, —
Вот уложу тебя в постель. На завтра
Довольно дел. Твой дикий поединок
Всех вымотал.

Послушай, что за сон
Я видел наяву. Есть у меня —
Ты помнишь? Моцарт. Странный господин
Пришел к нему однажды, заказал
Учтиво Реквием — и скрылся. Он
Сейчас был здесь, мой черный незнакомец.
Вошел чуть сгорбленный, в плаще потертом,
И растворился в зеркале.

Вот бредни!
Тебя давно усталость караулит.

Не знаю, но мне грустно и легко,
Как будто я помолодел внезапно
Или готов закончить труд, который
Задумал тайно с юношеских лет.

Еще бы! Всё рождает вдохновенье
В душе поэта, даже проза. К слову, —
Противник будет ждать у Черной Речки.

Язык примет, — Зловещее названье.

Ничуть, — какое-то воспоминанье,
Не помню точно, — мало ль их у нас?
Теперь ложись. Мой кучер на морозе
Небось заснул. Придется дать на водку.
Но что за ночь! Хоть волком вой. Все кости
Насквозь промерзли. Стужа, лед, сугробы,
Такая ночь — Прощай!

Осмелюсь доложить — сплошной провал.
Какой-то гробовщик в цилиндре рыжем
Иль сочинитель виршей перед носом
Перехватил последний экипаж
И укатил, бесчувственный к угрозам
И доводам учтивым. За углом,
Да и подальше — никого.

Досадно,
К тому же — дождь.

Ничуть, — простая сырость;
Лишь кое-где еще стекают капли
С деревьев мокрых.

Побреду пешком.

Вы слишком задержались. Музыканты
И те уж разошлись.

Концерт не стоил
Всех осложнений.

Спора нет, — тоска.
Театр не дал и половины сбора.

Партер — молчок, и в ложах ни хлопка.

Да и галерка зла на дирижера.

Естественно. Недаром знатоки
Бранят его, не слушая. Вельможи
На этот раз не поддержали тоже.

Однако есть на свете чудаки,
Которые болтают втихомолку,
Что знатоков — давно пора на полку.

Сброд неучей.

Я, кстати, не таков
И в меру сил стою за знатоков.

Вполне логично. Опера, балет, —
Он и не смел писать в подобном роде,
А симфонический весь этот бред,
По счастию, у нас еще не в моде.
Что натворил он в зале сгоряча!
Запутал счет, смахнул с пюпитра ноты,
Загнал оркестр. Рубил, рубил сплеча —
И всех довел до пота иль зевоты.
Я сам творю. Последний мой этюд
В кругу друзей был признан образцовым
И с честью принят в ведомстве дворцовом.

Там без причин отличий не дают.

Он сам в своих несчастьях виноват.

Он на ухо, я слышал, туговат.

Не утверждаю, но вполне возможно.
Он слушает чрезмерно осторожно,
Внимательно, но странно свысока.
Вдруг — переспросит.

Глух наверняка.

До крайности придирчив. Весь колючий.
Где ни коснись его, повсюду иглы
Торчат наружу.

В песенке поется:
Брюзга несносен и в гостях, и дома.

Вы разгадали, неудачник глух.
А в музыке (простая аксиома)
Всё дело в ухе. Музыка — есть слух.

Осмелюсь, сударь, предложить вопрос:
Как рассудить изволите вы ныне?
Я разумею — будет ли разнос,
И если нет — то по какой причине?

Ответ несложен. Впрочем, кое-где
Он проявил и блеск, и пониманье.
Там был мотив, не помню, две-три ноты
Пронзительных и страшных… Долго ль он
Там будет бегать в темных коридорах?

Осведомлюсь немедля.

Ненавистен
Мне этот род отшельников. Угрюмый
Самолюбивый взгляд. Сухая бледность
Не в меру острых скул с налетом желчи —
Всё в нем молчит. На пыльных сундуках
Валяются наброски черновые,
На подоконнике — подсвечник медный
В зеленых пятнах. На столе овальном —
Гусиное перо. Один рояль
Сверкает холодом. И в каждом дюйме
Убогой комнаты, в заплатах старых
Заношенного сюртука, и даже
В свисающей обильно паутине —
Предчувствие необъяснимой славы —

Идет, идет!

Львом бросился к порогу!
Седая грива дыбом. Бровь — кустом —
Весь мрак залег на лбу его крутом,
Вся ночь за ним рванулась на дорогу —

По совести — чудак не очень стилен.

Как черный плащ он проволок во тьму!
Лишь ветер свистнул —

Недобитый филин
С одним крылом.

Я подойду к нему,
Не скрылся бы.

Вприпрыжку, через лужи —
Уж эти мне писаки. Всюду их
Насеяли. А что до чаевых —
То нет и не было на свете хуже.

Я не унижусь до сведенья счетов;
Но есть вопросы общего значенья,
Есть выводы, которыми не вправе
Мы пренебречь. Искусство для немногих,
Искусство для себя — нелепость. Мы
Окружены средой, как рыба влагой;
Вода определяет форму рыбы,
Наружный мир обтачивает формы
Живого творчества. Наш скромный гений —
Лишь каменщик, усвоивший заданье.
Искусство — есть прекрасная полезность.
Полезно всё, что нравится. Я знаю, —
Вы скажете, что мир еще в зачатке,
Он неустойчив; что придут другие,
С иными вкусами; что время
Совсем не то, что отмечают стрелки
Часов карманных, — может быть, не спорю.
Но где критерий? Всё непостоянно,
Всё зыбко и текуче. Лишь успех,
Один успех, являет нам опору
В неясных опытах. Что, право, толку
В сужденьях глупого студента, в том,
Что через двести лет поэт голодный
На чердаке своем, в кругу таких же
Бездельников, сболтнет меж двух глотков,
Что этот, мол, был крот, а тот, забытый,
Был соколом, орлом, был важной птицей,
И не взлетел затем лишь, что не мог
Сквозь узкие проломы тесной клетки
Проволочить крыло? Куда как жалко!
О, правнуки! Сомнительная честь, —
Судачат вслух, а судят много тише;
Пора понять, что публика — и есть
Народный суд, и ничего нет выше.
Ваш неуспех (в том разногласий нет)
Лишь подтверждает истину. Газеты
Давно уже давали вам советы.
Порой полезно слушаться газет.
(Раскат грома)
Вы дремлете? Быть может, я некстати
Ломаю копья? Между тем туман
Сгущается. Уж поздно в ресторан,
Но самый час добраться до кровати.